"Река нашей жизни"

Словно река, чьи истоки ясны, а устье неведомо - наша жизнь в свете Древ Валинора. По равнине течет она, неторопливо, неспешно, плавно изгибаясь меж невысоких берегов. Разноцветные камни на дне и один не похож на другой - наши дела, наши свершения.
Дом Арафинвэ в Тирионе - мы вместе строим его. Высоко возносятся синие колонны, на которые опирается узорчатая арка входа, плющ обвивает их. Золотом украшена всегда настежь открытая дверь. И напротив входа - витраж с гербом нашего дома. Но не стены и не колонны делают это здание домом, а те, кто живут в нем. Мои дети.

Все новые ручейки впадают в реку и полноводнее становится она. Светлый ручей, на дне его золотой песок и белыми водяными лилиями встречает его река - Эленвэ, жена Турукано.
"Как не никогда не расстаются лебеди, так никогда не расставайтесь вы." Веселый праздник в белокаменном Тирионе, звучат песни - поет Макалаурэ. Потом арфу берет Финдекано, и его голос звенит под сводами залы. Звучат песни Тэлери и Ваньяр. Финдарато и Айканаро строят планы по постройке лодки, Ангарато продолжает вслух размышлять об оставленной в кузнице работе, Артарэсто сидит рядом и слушает песню о Валмаре, которую поем я и Финдекано. Артанис танцует... 

Полноводный, извилистый и каменистый ручеек - Тьельперинкваро, сын Атаринкэ.
"Я услышал радостную весть и хотел бы поздравить тебя, Феанаро". - "Благодарю тебя." 

Еще один родничок искрится в золотых лучах - Итариллэ, дочь Турукано.
"Отец, у меня родилась дочка!"- и счастливый Нолофинвэ принимает на руки маленькую золотоволосую девочку.   

Плавный поворот реки - истекли три сотни лет заточения Мелькора. 
Валар собираются в Кругу Судеб, чтобы судить того, кто был когда-то одним из них. И многие склоняются к тому, чтобы дать ему свободу в пределах Амана. "Что ты думаешь, отец?" - спрашивает меня Финдарато. "Нехорошо держать взаперти живое существо," - задумчиво отвечаю я. Но тени сомнения омрачают сердца Эльдар и это чувствуют это все. 

Лебедь касается поверхности воды - так корабли Тэлери отправляются в первое плавание. 
Шум волн... Жемчужная набережная Альквалондэ полна, даже Стихии почтили праздник своим присутствием. Рядом с новым большим кораблем - мастер Фалмарион. Он полон гордости за свое творение, но не скрывает волнения. И вот наступает наконец радостный миг - майя Уинен бережно принимает корабль в объятия ласковых волн. Вала Тулкас вызывает желающих на шуточный поединок. Никому не удается его повалить на траву, пока против него не становится Нолофинвэ. И вскоре я поздравляю брата с победой. 

Маленький водоворот на ясной глади реки - просит Феанаро у Артанис Нэрвэн локон волос. 
Горда и прекрасна дочь моя, дважды отвечает она отказом:"В моей семье не режут волос и не меняют решений." 

Сильный всплеск и круги по воде - Сильмариллы Феанаро. 
"Я не создам ничего более совершенного." Как странно звучат его слова. Владычица Варда благословляет камни... И в третий раз брат просит локон волос у дочери моей Артанис, чтобы завершить четвертый Сильмарилл,и вновь получает отказ. В гневе он уходит, чтобы разбить незавершенный камень. И кажется - тот камень ложится на сердце мое незнакомой доныне тяжестью. Я ухожу, чтобы поговорить с дочерью. "Артанис, я не осуждаю твое решение и сделанного не вернешь... Но я хотел бы, чтобы ты была хозяйкой гордости своей, чтобы старалась предвидеть, не приведет ли упрямство в малом к большой беде." Она кивает и улыбается. Несколько позже я сталкиваюсь с Феанаро и заговариваю с ним о том, что не верю, что не создаст он ничего более совершенного, чем Сильмариллы, что пройдет время и другой замысел посетит его и, возможно, он создаст что-то несравнимое с Камнями. "Может быть," - почти спокойно отвечает брат, и я чувствую, как медленно исчезает тяжесть на сердце.

Подул ветер и мелкие волны побежали по поверхности воды, со дна поднялась неведомая ранее муть - странные слухи поползли по Тириону.
Я много времени провожу в мастерской, вместе с Ангарато и Айканаро, беседую с Финдарато и Артарэсто. Тиндомэ, друг Ангарато, - частый гость в нашем доме. Как-то к нам заглянул и юный Тьельперинкваро. Финдарато сообщает мне радостную весть, что Амариэ, дева из Валмара, согласна связать с ним свою судьбу и я готовлю подарки им обоим, скоро должна будет состоятся их помолвка. Слышал я, что и Макалаурэ Куруфинвион объявил о том же. 

Откуда возник остров на нашей реке, длинный и узкий, что словно лезвие меча Феанаро разделяет дотоле единых Нолдор? На два рукава распалась река...   
Отец мой, король Финвэ, собрал всех Нолдор Тириона на совет, чтобы разобраться, откуда идут эти странные слухи. Нолофинвэ говорит первым, говорит о том, что много нового узнал он о себе и своих намерениях из слухов, которыми полон весь Тирион. В этот момент входит Феанаро со своими детьми, все они при оружии. Феанаро начинает обвинять брата в том, что тот претендует на корону в обход его, старшего и законного сына Финвэ, говоря, что у эльда может быть только одна жена. "Ты не меня оскорбил, ты отца нашего оскорбил этим, разве ты не понимаешь?" - спрашивает Нолофинвэ, но Феанаро уже не остановить. Он обнажает меч и приставляет к горлу брата, угрожая расправой: "Если ты еще раз вперед меня..." Тут Феанаро оттаскивают несколько Эльдар, не сразу стряхнувшие с себя оцепенение при виде происходящего. Я тоже хватаюсь за конец меча, чтобы отвести его от брата, и чувствую, как лезвие рассекает кожу ладони. Сжав руку в кулак, чтобы этого никто не видел, я отступаю за спину брата. А Феанаро продолжает грозить. "Ты пришел в Зал Совета с мечом! А где мое оружие? Где мое оружие?" - спрашивает Нолофинвэ, уже сам наступая на брата. Разозленный Феанаро покидает Залу Совета, и Нолофинвэ поворачивается ко мне, в его глазах боль. Я кладу левую руку ему на плечо и говорю: "Toronya, ты же победил Валу Тулкаса. Зачем тебе оружие? Твои руки - твое оружие." Брат слабо улыбается в ответ: "Спасибо." Брат уходит и я разжимаю кулак. Крови почти нет, только очень больно. Но не руку. 

Все шире и шире остров, что разделяет два потока. И длина ему отмерена - двенадцать лет изгнания Феанаро по слову Владыки Манвэ. Берега острова покрыты осокой, отливающей сталью... 
Феанаро, отказавшись давать объяснения своим словам и поступкам, вместе с сыновьями уходит на север. А мы - остаемся здесь. В нашем доме все-таки вскоре должен состояться праздник. От подготовки нас отвлекают странные звуки, доносящиеся из соседнего сада. "Сталь. Две полосы стали. Хорошо обработанные," - машинально комментирует Ангарато и мы с ним и Айканаро идем на звуки, чтобы посмотреть что там. На поляне - Нолофинвиони, у Финдекано и Турукано в руках по мечу, Арэльдэ наблюдает за их упражнениями. "Что вы делаете?" - задаю я бесполезный вопрос. "Мы хотим уметь защищать себя от того, что произошло на совете." Айканаро убегает и возвращается, в его руках тоже меч. Он тоже говорит, что не желает быть более безоружным и беспомощным. Я смотрю на сына, желая сказать, что это неправильно, что отвечая тем же, зло можно лишь умножить, но понимаю, что сейчас он меня не услышит. И мы молча возвращаемся домой.

Золотые кувшинки в заводи - помолвка Финдарато и Амариэ.   
Радость наполняет сердца всех, кто присутствует на празднике в нашем доме. Финдарато объявляет о том, что согласно Законам и Обычаям, их свадьба будет через год. "Пусть этот год пролетит для вас как один день!" Ангарато удивляется: "Значит, завтра опять празднуем?" Все смеются... 

Отмель тянется вдоль берега, на ее краю плещутся волны - король Финвэ оставляет Тирион.   
Отец говорит, что уходит на север, к Феанаро. Он печален и удручен, и нам с братом больно видеть это. Но, уважая его решение, мы не пытаемся его отговорить. Владыка Манвэ объявляет, что Нолофинвэ будет замещать короля. "У нас нет другого короля, кроме Финвэ. И Тирион дождется своего короля. Дождется в мире." 

И два потока вновь сливаются в один, и пляшет река на перекате, искрятся, танцуют потоки в золотых и серебряных лучах - веселятся Эльдар на последнем празднике в свете Дерев, и снова с нами Феанаро. 
Перед тронами Владык примирились мои братья, и радостью наполняется мое сердце. Но Феанаро пришел один и принес тревожные вести - Мелькор приходил в Форменос. "Он жаждет завладеть Сильмариллами."- говорит он. Закончив говорить, он проходит мимо меня. "А отец ?" - спрашиваю я. "Он не придет," - коротко отвечает Феанаро. А вокруг звучит музыка, поют на ветру колокольчики Валмара, танцуют Валар, Майар и Эльдар. И я вступаю в круг танцующих. 

Темнеет вокруг, дрожит земля, и со страшным грохотом разламывается речное русло, теряет опору река, разбивается на множество растерянных потоков, блуждающих во тьме - погублены Древа Света.   
В растерянности стоят Валар и Эльдар. Владыка Манвэ просит Йаванну исцелить Древа, и отвечает Кементари, что если бы была у нее хотя бы частица света, это было бы возможно. Но свет Дерев теперь - только в Сильмариллах Феанаро, и просят Владыки у брата моего отдать Камни Йаванне. Отказом отвечает Феанаро. 

Вновь содрогается земная твердь и мелеет река, лишенная одного из своих источников - страшную весть об убийстве короля Финвэ и принесли из Форменоса сыновья Феанаро. 
Мне кажется - земля уходит из-под ног. Майтимо Феанарион еще говорит, что похищены Сильмариллы и нет более в Амане света. Проклинает Феанаро Мелькора, нарекая его Черным Врагом Мира. И срывается с места, направляясь в Форменос, и все за ним. 

Капли дождя падают на речную гладь - плачет небо вместе с нами над телом Финвэ.
  И я впервые не верю глазам своим. Я впервые - не верю. Но острой болью врывается в сердце осознание произошедшего. Труден путь из Форменоса до садов Ирмо Лориэна, но я почти не помню его. Помню как плакало небо... Вместе с нами. 

Как землятрясение меняет облик реки! Не узнать ее ныне в бушующем потоке, сдвигающему с места громадные камни, ревущим водопадом обрушивается она с уступа - речи Феанаро в Тирионе, клятва Феанаро и его сыновей.
Свободы, свободы за морем. Мести, мести за короля. Напрасно я говорю о том, что надежда не должна оставлять нас, никто не слышит меня. "Будь он друг или враг..." - в звенящей тишине разносится голос Феанаро, его сыновья вторят ему. "В вечнодлящуюся Тьму ввергни нас..." Каждое слово клятвы вгрызается в память, в сердце и меняется, необратимо искажается все вокруг... Но достигнут ли свободы скованные клятвой? Смогут ли отомстить идущие за местью?... 

Словно клинья впиваются в поток обломки скал, когда-то нависавших над рекой, плывут по покрасневшей воде белые перья - не устояло Альквалондэ перед мечами Нолдор. 
И пусть у меня нет и никогда не было меча, я тоже в ответе за это. "Я думал, что не увижу ничего страшнее того, что видел в Форменосе". Повсюду трупы Тэлери, повсюду кровь. И Линдис, жена Куруфинвэ, убита стрелой, сделанной руками Тэлери, ранена Хэлинтьялиэ, подруга Артанис и многие, многие другие. Феанаро с верными ему отплывает на кораблях на север, туда, где у границы северных льдов, в холодном Арамане пролив между Аманом и Эндорэ наиболее узок, Нолофинвэ, я и остальные идут берегом. И слышим мы, как рыдает Уинен, оплакивая погибших мореходов Альквалондэ, бушуют волны. И соленые брызги смешиваются со слезами на щеках...

Скала преграждает реке путь - слово Владыки Намо. И теперь я вижу ясно, что поверну обратно. Не бывает такого с реками. А вот со нами - случилось. 
"И я не ищу себе оправданий, но я верю, что я прав". И были те, кто пошли за мной по пути возвращения, те, что вышли и встали за моей спиной. А я смотрел в глаза своим детям. Каждый из них подходил ко мне... Прощаться. И брат мой Нолофинвэ - простился со мной. И дети его, и все те, что не пожелали оставить этот путь. Немного было сказано слов, да разве смогут слова передать то, что было в сердце. "Тирион будет ждать вас. Всегда." 

Так на три потока разделилась река и более ей не стать единой. Водопадом обрушивается в море первый - Феанаро и дети его уплывают на кораблях Тэлери... По леднику идет второй путь - по Северным льдам идти брату моему, и детям его, и моим детям... И в долину, огражденную горами вернется третий поток - я и те, кто пожелал вернуться вместе со мной... 
Я прошел по темным и пустым улицам Тириона... Наш дом тоже стоял пустой и темный, и настежь была распахнута дверь... Я вошел в дом и зажег все светильники, что были в нем... "В этом доме всегда будет свет".

"Галадриэль"

Осеннее утро выдалось дождливым, и серебристые нити тумана скрывали очертания деревьев, создавая тонкую пелену, в которой едва-едва обрисовывались силуэты и не угадать было лиц. Я стояла у раскрытого окна и вглядывалась в неясную даль, надеясь увидеть… что? Что хотела я различить за сплошным желто-буро-зеленым ковром? Кого искала? Я и сама не понимала… Высокие окна этого коридора выходили на северо-запад, и на закате много времени я проводила возле одного из них, прячущегося в глубокой нише у поворота. Я знала, почему так часто и так долго смотрю молча на пылающее небо. Только сама себе не хотела в том признаться - разве гордая Артанис, дочь Арафинвэ, скажет кому-нибудь, что сожалеет о сделанном? Я не открою этого даже любимому старшему брату…

Покрывало дождя раздвинулось, пропуская всадника на вороном коне, и сомкнулось снова, едва тот завернул за угол и скрылся из глаз. Я не успела рассмотреть лица, но по очертаниям фигуры, по посадке поняла: это не синда. Нолдо? Но откуда ему взяться - здесь, в огражденном королевстве Элу Тингола? Разве что это одна из моих дев решила устроить прогулку под проливным дождем?

Но мысль эта исчезла, скользнув по краю сознания. Я стояла у окна, собирая на протянутую под струи ладонь маленькие лужицы. И чего-то ждала…

А когда решила вернуться в комнату, сзади кто-то сильно, но мягко сжал сжал ладонями мои виски, не давая обернуться.

- Это что еще? - вскинулась я недовольно, но сердце уже стукнуло от радостной догадки. Здесь никто не смел обращаться со мной так, значит…

- Уже и своих не признаешь, сестренка, - услышала я пронзительно знакомый голос. И ладони разжались - я смогла повернуться.

И крепкие руки подхватили меня, закружили в воздухе.

- Айканаро! - задыхаясь от радости, воскликнула я, обхватывая шею брата, прижимаясь к нему, насквозь промокшему, так крепко, как только могла. - Это ты?

- А что, не похож? - смеясь, осторожно брат поставил меня на пол. - Я заметил тебя - ты стоишь тут уже давно. Я тебе машу рукой, а ты не видишь…

- Ты один?

- Нет, конечно. Со мной Инголдо.

- Инголдо?!

- Ты удивляешься? Мы соскучились по тебе, Нэрвен. Через несколько дней приедет и Ангарато…

- А что Артаресто? Он уже не вспоминает меня?

- О том спроси лучше Инголдо. Мы редко видимся в последнее время.

- Но где он?

- Инголдо? Или Ангарато? - посмеиваясь, спросил Айканаро.

- Оба!

- Один - у ворот, беседует с Даэроном. Другой - задержался, но говорю же - скоро появится…

Легкая тень проскользнула по его лицу - так, неуловимое облачко, но мне было достаточно.

- Что случилось? Он ранен?

- Немного, - с легким оттенком досады ответил Айканаро. - Ничего страшного, пустяк.

- Горячие головы! - воскликнула я. - Неужели так трудно поберечься?

- Неужели так трудно усидеть на месте - скажи лучше это, - услышала я совсем близко. Улыбаясь, рядом остановился Финдарато. - А меня ты тоже не заметишь? Стремительно обернувшись, я молча ткнулась лбом в его мокрый камзол.

Конечно же, я отправила их сушиться и отдыхать с дороги. И оба они, едва успев переодеться и обсохнуть, постучались ко мне. И, конечно же, разговор наш затянулся далеко за полночь.

И было нам хорошо. Где-то в темноте сада пела не видимая нам птица, мягко и печально пахло яблоками, из глубины раскрытого окна тянуло влажными листьями и предчувствием близкой зимы. А мы зажгли всего одну свечу и долго-долго сидели у стола, молча глядя друг на друга. Слов было не нужно - мы всегда понимали друг друга, даже когда были еще совсем маленькими.

- Как тебе живется здесь? - спросил, наконец, Финдарато. Его голубая рубашка светлым пятном выделялась в темноте, и так же неуловимо светилось лицо.

- Хорошо, - помолчав, улыбнулась я.

- Ты больше не держишь сердца на меня за то, что я…

- … попросил меня пожить здесь какое-то время? Нет, Инголдо. Здесь слишком тихо, но… меня не тяготит эта тишина.

- Ты всегда любила азарт и быстрое движение, - заметил Айканаро - серебряная тень в колдовском полумраке. - Даже странно, что ты задержалась в Дориате так надолго.

- Все мы меняемся, - вздохнула я. - И если раньше душа моя рвалась в неведомые земли, то теперь…

- Теперь она рвется к иному, - засмеялся Айканаро. - Ответь, Артанис, чьи песни напевала ты, когда мы подходили к твоим покоям?

- А подслушивать нехорошо, - я возмутилась для вида, но в глубине души дрожали искорки смеха.

- Да тебя было слышно на другом конце дворца! - так же для вида возмутился младший брат. А старший молча смотрел на меня.

- Это песни того, кто любит, - сказал он наконец. - Если ты не хочешь говорить, то и не говори, Нэрвен. Но знай - тот, кому ты отдашь сердце, будет братом нам - потому что его полюбишь ты, и этого достаточно.

Я слабо улыбнулась.

- Спасибо, Инголдо…

Долю секунды мы глядели друг на друга, а мысленные фразы летели, как искры в костре:

"Что тебя тревожит?"

"Не любовь…"

"Тоска?"

"Предчувствие…"

"Все беды позади, сестра…"

"Быть может. Но, может быть, и нет. Тайное когда-нибудь станет явным…"

"Нам нечего скрывать…"

"Ты уверен?"

Финдарато опустил голову.

Айканаро внимательно смотрел на нас.

- Покой покинул Зачарованный Край, - проговорил он, наконец. - Говори же, Артанис… Быть может, и я смогу понять, откуда берет начало паутина, что опутала меня в последние месяцы…

… Эти слухи просочились ниоткуда. Словно кто-то открыл заслонку в небе, словно дождь нашептал непонятные слова беспечным и доверчивым синдар. Беспечным? Доверчивым? Они не хотели верить, что сильные и могучие родичи, пришедшие с Запада к ним на помощь, на самом деле изгнаны - за преступления, о которых страшно даже подумать, не то представить, что кто-то мог их совершить. Волна сплетен ползла, накрывая все больше и больше сердец, и все чаще я, бродя по лесу, слышала, как шепчутся деревья, травы, ручьи - вся эта странная и прекрасная земля, из-за которой мы покинули дом… а теперь она не хотела принимать нас. Сети лжи опутывали крепче, крепче, и даже сила Мелиан не спасала от нее…

И только Лютиэн по-прежнему не отходила от меня ни на шаг и так же беспечно смеялась. А ведь не могла дочь короля не знать о слухах, не могла. Значит, верила…

Несколько дней назад я не выдержала. Поздним вечером, не в силах заснуть от тоски по братьям и дурного предчувствия, выскользнула из своей комнаты со свечой в руке и неслышной тенью пробежала по дворцу. Эльвэ - я знала - уехал к Кирдану и вернется не слишком скоро. Владычица одна сейчас…

Мелиан даже не удивилась появлению в столь поздний час гостьи, да еще и полуодетой, с лихорадочно поблескивающими глазами. Она сидела за работой - на станок было натянуто покрывало, вышиваемое втайне от мужа - подарок ему к дню начала зимы. Белое с серебристым и зеленым… причудливый узор, непонятные образы…

Комната Владычицы казалась простой, но благородной - так, наверное, можно подобрать слова, чтобы описать эту бесхитростную обстановку, в которой каждая вещь лежала на строго отведенном ей месте, каждый цветок любил жизнь так, как только могут любить чистые душой… Как это - жить так, чтобы ни в чем не упрекать себя? Ты знаешь ответ, Высокая?

- Садись, Нэрвен, - Владычица приветливо кивнула мне. - Тебе не спится? Может быть, заварить травы, чтобы ты смогла уснуть скорее?

- Благодарю, не стоит, - я опустила голову. - Наверное, я просто соскучилась по братьям…

Мелиан взглянула на меня. Помолчала с минуту.

- Не только по братьям… По отцу ты тоскуешь тоже, да?

Это было как укол в незащищенное горло. Об оставшихся мы запретили себе думать раз и навсегда… Высокая, зачем ты бередишь душу… нет, вы же ничего не знаете.

- Я давно хотела спросить тебя, Нэрвен, - Мелиан не поднимала головы от работы, и голос ее звучал ровно и спокойно. - Как вышло так, что твой отец не ушел с вами? И почему ваша мать не передала для брата своего отца никакой весточки?

Я молчала.

- Или какое-то горе постигло вас там, что вы не хотите говорить об этом?

- Гибель Дерев жжет нам души, - прошептала я, отводя глаза.

- Не только, - Мелиан говорила негромко, но слова ее падали ударами камня. - Многое от меня скрыто, но я вижу, что тень лежит на тех землях, откуда вы пришли. И ты порой говоришь о доме так, словно тебе не суждено туда вернуться.

- Кто знает, что ждет нас впереди, - вздохнула я, вертя в руках маленькую вышитую подушку. Изображенные на ней леса были так похожи на леса Эльдамара, что горло сдавило, и я не сразу смогла ответить.

- Надежда есть всегда, - возразила Мелиан. - Но вы - вы словно утратили ее…

Если бы ты знала, Высокая, как ты права!

Владычица посмотрела на меня - и взгляд ее словно достиг темного дна души, куда и сама-то я не всегда заглядываю.

- Ты скрываешь, дочь Эарвен, - проговорила она. - Но я не стану настаивать, если ты не хочешь… Только знай - то, что было тайным, со временем не только станет явным, но сменится тем, чего не было - и будет горше вдвойне.

- Я не хочу оглядываться, - разрываясь надвое, падая в ледяную пропасть пережитого, ответила я. - Что было - то было. Зачем возвращаться к прошлому? Нас ждет радость, а горе осталось за спиной.

Тихо потрескивали высокие свечи, едва уловимый запах трав плыл по комнате. Игла летала над тканью, но мысли Мелиан - я видела это - были совсем не в работе.

- Вы не принесли моему мужу вестей ни от Владык, ни от Ольвэ, ни от того народа, что когда-то ушел с ним. Вы молчите о том, что было с вами на пути от Амана до наших земель. Как же вышло так, что различными стали дороги наших народов… - Мелиан не ждала ответа, она словно сама с собой разговаривала. - Вы так непохожи на нас… и словно лихо лежит на сыновьях Феанаро, что они так надменны и дерзки… Серебряный взгляд сверкнул из-под длинных ресниц.

- Вы были изгнаны, Нэрвен? Близка ли я к истине?

Холодная, властная рука сдавила горло; я хотела ответить - и задохнулась.

Словно наяву увидела то, что старалась забыть… нет, не забыть, но не вспоминать лишний раз; что грузом лежало на плечах; от чего вымерзала душа и не могло, никак не могло согреться тело.

Мрак, растерянность, крики, гневные речи, звон стали, пламя, лед… Долгий путь - без надежды вернуться; гордая уверенность в том, что мы правы, правы, правы, несмотря ни на что. И алые волны, с шелестом лижущие мягкий песок….

Мягкий взгляд Мелиан заставил меня вскочить и отойти к окну… я бы и дальше от него убежала, если б было - куда.

- Ты близка к истине, Владычица, - проговорила я спокойно, хотя поднять глаза на нее все же не могла. - Одно лишь неправда - мы не были изгнаны. Мы ушли сами. По своей воли, хотя и против воли Великих. Но не вина и не страх вел нас через беды и потери - лишь желание отомстить и вернуть похищенное.

- Вас вела месть? - тихо спросила Мелиан.

- Не только, - я покачала головой. - Всех - по-разному. И всех - одно. Повернувшись, я выдержала взгляд Майя. И - открылась ей.

Тьма, павшая внезапно, ужас первых минут Без-Света, общая сумятица и неразбериха, изумленные голоса… и я металась по площади, ища братьев и отца, и налетела в темноте на Финдекано, который крепко подхватил меня под руку и не отпускал, пока голос Инголдо не прозвучал совсем рядом: "Артанис! Отзовись!". Пламя факелов, которые, наконец, догадались зажечь… залитые его цветом лица кажутся непривычно резкими, и мы бежим навстречу высокой фигуре, которая, шатаясь, выкрикивает непонятные, невозможные слова: "Король наш мертв. Он пал от рук Мелькора…" - это возможно, как это случилось здесь, в Земле-без-Горя? Помертвевшее лицо Феанаро, застывшего над телом отца… а вот и Нолофинвэ прорывается через толпу, вот и наш отец - золотые волосы растрепались, в глазах - ужас… и понимание неизбежности. И все трое сыновей Финвэ стоят, обнявшись, и горе уравняло их - забыты распри. И валяется на земле пустая шкатулка, так хорошо знакомая всем… черный бархат больше не осветит сияние трех Камней…

Вот что было за спиной у нас, Владычица…

Я резко оборвала осанвэ, закрылась… в какой-то миг захотелось и голову спрятать, словно улитке, в панцирь.

Взгляд Мелиан окутал меня мягкой жалостью - и любовью… Но сквозь мягкость эту прорывалась сталь. Та, что любит и хранит свой дом от бед, не отступит перед неведомым.

- Ты не все сказала мне, - прошептала она, вставая, подходя ко мне. - Нэрвен, гордая дочь нолдор, я вижу большее. Долгим был ваш путь из Тириона, но был он и темным. Зло окутало вас… и мой супруг и король ради безопасности своей должен о нем знать.

- Быть может, и так, - выдохнула я почти со стоном, хватаясь за ее руки. - Но не от меня… Прошу - не от меня…

Я точно заново прошла всю бесконечную дорогу. Не мучай меня, Владычица! Иначе где взять силы жить дальше? Разве только вцепиться в эти ладони - они словно остров в океане без берегов.

Мгновение слабости миновало. Я выпрямилась и выпустила руки Мелиан. Но на улыбку воли уже не хватило.

Мелиан тихонько погладила меня по щеке.

- Иди спать, гордая нолдэ, - улыбнулась она. - Утро разгонит ночные страхи. Все будет так, как должно быть. Иди спать….

… Два моих брата молча смотрели на меня. И пламя свечи отражалось в их глазах, и мы понимали - все свершится по слову Великих…

Утром вернулся Король.

С ним же приехал мой брат. Они встретились почти у ворот Менегрота и, видимо, успели поговорить... о не слишком приятном. Ангарато, умывшись с дороги, пришел ко мне мрачный и взволнованный.

- Что ты сказала Эльвэ, Нэрвен? - спросил он, едва поздоровавшись.

Я помедлила с ответом.

- Ты словно допрашиваешь меня, брат. По какому праву?

- По праву старшего, - сказал он сумрачно, меряя шагами комнату. - Я тревожусь за тебя…

- Скорее мне нужно за тебя тревожиться, - проговорила я, стараясь обратить все в шутку, хотя обида уже закипала в моем сердце - мне не хотелось ссоры. - Это ты был ранен, а не я… здесь мир и покой - чего же ты боишься?

- Лжи и розни меж нами, - глаза его сверкнули. - Что ты сказала Эльвэ? - он настойчиво взял меня за руку.

- Сказала - о чем?

- Ты знаешь…

Я высвободила ладонь и отступила на шаг.

- Ангарато, - я надеялась, что голос мой звучит так же ровно, - я вольна говорить с кем хочу…

- Не сомневаюсь. И все же?

- … но тем не менее, Тинголу я не рассказывала ничего. Меня спросила Мелиан - и я открылась ей…

- Зачем?! - воскликнул Ангарато.

- … не во всем…

Коротко постучав, в комнату вошли братья. Финдарато был мрачен, Айканаро же горел гневным пламенем в оправдание данного ему имени.

- Государь Элу желает видеть нас в Тронном зале, - негромко проговорил Финдарато, обводя нас глазами. - И, кажется, он рассержен… что бы это значило?

- Это значило, что наша Нэрвен слишком откровенно беседовала с Мелиан, - ехидство Ангарато звенело и рассыпалось тысячами ледяных иголочек.

- Брат, - Айканаро напряженно шагнул вперед, точно прикрывая меня, - а тебе не кажется, что Нэрвен сама знает, что делает?

- Что ты сказала Королю? - словно не слыша его, повернулся ко мне Ангарато.

- Ангамайтэ, - голос Финдарато был негромок, но тверд, - уймись…

Жаркая волна бешенства захватила меня.

- Я устала от недомолвок, - с тихой яростью сказала я, глядя по очереди в лица братьев. - Тайное рано или поздно все равно станет явным, и пусть лучше Эльвэ узнает обо всем от нас, нежели станет верить слухам…

- Каким слухам? - подался вперед Айканаро.

- Их много… и они опутывают, словно ловчая сеть… и синдар верят им, пусть даже не все. Вы хоть знаете, что здесь говорят о нас? Что мы обманом пришли на эти земли. Что мы стремимся поработить их. Что мы убийцы… - я умолкла.

- Не так уж они и неправы, - прошептал Айканаро. Он был бледен до синевы.

- На наших руках нет крови, - так же шепотом возразила я, снова погружаясь в холодную воду безнадежности.

- Приговор Намо одинаков для всех, - тихо проговорил Финдарато. - И мы виновны не меньше, чем…

- Мы не сумели остановить их, - Ангарато напряженно смотрел в окно, словно надеясь увидеть там что-то, найти ответы на вопросы, которые не задавал.

- Я не хочу чернить родичей, - слова Инголдо растворились в перезвоне дождевых капель по подоконнику…

И в такт им простучали легкие шаги по коридору и замерли у нашей двери.

- Входи, Лютиэн, - позвала я, оборачиваясь и улыбаясь.

Тонкая фигурка в синем платье неслышно проскользнула в комнату. Трое моих братьев почтительно приветствовали дочь короля.

Так же, как и всегда, их поклоны были полны искреннего восхищения. Так же, как всегда, она одарила их сияющей улыбкой. И так же, как обычно, в лице Финдарато лишь я одна уловила легкую тень. Слишком сильно эта девочка напоминала ему ту, что отказалась от пути без надежды, оставив лишь горечь и печаль невозвращения… Беспечный соловей Дориата, ясный полдень этих лесов, да не коснется тебя холод утрат, да не узнаешь ты горечь потерь и поражений. Несколько секунд мы четверо смотрели на нее, и в мыслях у каждого - я знала! - было одно и то же… Лютиэн первая нарушила молчание.

- Король мой и отец ожидает вас в Тронном зале…

Братья переглянулись.

- Благодарю, Лютиэн. Мы идем…

У двери девушка задержала меня.

- Галадриэль, - с некоторых пор она звала меня только этим именем, зная, что оно мне дорого, как и тот, кто впервые дал мне его. - Галадриэль… Отец за что-то сердит на вас. Но ты знай - я тебя очень люблю…

Это наивное, почти детское откровение все-таки заставило меня улыбнуться.

- Вечером мы придем к тебе, Соловушка, если позволишь, - я тронула ее за руку. - Ты споешь нам? Айканаро давно мечтает услышать еще раз твой голос…

В Тронном зале собралось совсем немного народу - только ближайшие советники короля. Светло-зеленая с серебристым волна их одежд оттеняла великолепное убранство чертога, то сливаясь с ним, то выступая из тени. У трона стояли Даэрон и Маблунг. Рядом с Тинголом сидела Мелиан - и в который раз я склонилась перед ней, словно впервые - так величественна и спокойна была ее красота. Лютиэн торопливо подошла и села слева от отца - он ласково улыбнулся ей; но когда Эльвэ повернулся к нам, лицо его стало почти суровым. Когда закончились взаимные приветствия и стих шум, когда мы, наконец, получили разрешение сесть, под высоким сводом повисло недолгое, но тяжелое молчание. И первым нарушил его король.

- Как и прежде, я рад видеть вас здесь, принцы нолдор. И чуть позже я непременно расспрошу вас о новостях, что вы привезли с собой. Но - чуть позже. А пока… Он помолчал, прикрыв глаза. Молчали и мы.

- Я опечален вестями, полученными от Кирдана, - проговорил, наконец, Тингол. - И тем более горестно стало мне их услышать, что я надеялся узнать обо всем от вас. От вас, пришедших в эти земли без слова Владык… от вас, причинивших мне великое зло своим молчанием. Среди советников словно ветерок пронесся - шепот всколыхнулся и замер. А мы по-прежнему хранили безмолвие. Я украдкой взглянула на Финдарато - он, старший, должен отвечать сейчас первым.

- Какое же зло мы причинили тебе, Владыка? - спросил брат. Очень спокойно спросил, но костяшки стиснутых пальцев побелели от напряжения. Я тихонько накрыла его руки своей ладонью.

- Ответь мне, Артафиндэ Инголдо, - голос короля звучал низко и глубоко, точно медный колокол, - как достигли вы земель Белерианда? Где корабли, на которых вы приплыли, и почему не заметили их мореходы Кирдана?

- У нас не было кораблей, - ответил негромко Финдарато. - Мы пересекли пролив в том месте, где лед позволяет это сделать.

- Что же заставило вас проделать столь тяжкий путь? И не он ли стал причиной того, что нет единства между родами нолдор? Финдарато молчал.

- Ужасна гибель Древ, и все мы скорбим об этом, - проговорил Тингол. - Но скажи - почему не отдал старший сын Финвэ камни, в которых заключен Свет?

- А сам ты, Владыка, смог бы уничтожить творение рук своих? - дерзко спросил Айканаро.

Финдарато взглядом остановил его.

- Не знаю, государь. То было его право…

- Но вашим было право поведать мне о том! - голос короля загремел под сводами. - Хорошо же вы платите за гостеприимство - ложью и клеветой друг на друга! Я, король, последним узнаю обо всех лиходейских деяниях нолдор! Как смели вы молчать обо всем, что случилось с вами? Право же, не ожидал я от тебя такого, Артафиндэ…

- Что дурного причинил я тебе тем, что не стал рассказывать о нашем пути сюда? - Финрод взглянул в глаза королю.

В зале царила тишина, и каждое слово стократ отражалось от стен и летело вверх.

- Я удивляюсь тебе, сын Эарвен, - прошептал Эльвэ. - Ты явился ко мне с руками, обагренными кровью родичей матери - и словно бахвалишься этим. Ты не просишь прощения, но упрекаешь меня в том, что я требую ответа…или вам вовсе незнакомы узы родства? Финдарато побелел.

- Да говорите же, братья! - не выдержала я. - Что проку цедить горечь по капле - лучше сразу выпить всю чашу.

Но взглянув на застывшее лицо старшего брата, я поняла: он промолчит. Потому что рассказать обо всем - значит, обвинить в глазах короля сыновей Феанаро. А этого делать Финдарато не станет… Пусть и не ладил он никогда с Тройкой, но Майтимо уважал - мы это знали. А Макалаурэ любил… и это мы знали тоже. Вражда между Домами предана забвению, и Майтимо отказался от прав на власть и просил прощения… к чему ворошить старые обиды?

Но ведь Эльвэ всего этого не расскажешь…

Стремительной вспышкой серебряного пламени встал перед королем Ангарато.

- Ты говоришь, что знаешь все, Владыка, - сказал он громко и дерзко, - но на самом деле не знаешь многого. Кто и когда сплел эту ложь для тебя, кто захотел очернить нас в твоих глазах, мне не важно. Но терпеть обвинения я не стану, и ты узнаешь правду… И падали в тишине слова - точно камни в воду, и круги расходились от них - изумленный шепот полз вдоль стен. Порой, если умолкал Ангарато, вставлял резкие фразы Айканаро… и только взгляд Мелиан, полный любви и жалости останавливал его, не давая бросить в лицо королю гневные упреки. А Эльвэ не проронил ни звука, пока не смолкли мои братья, и какое-то время после сидел, не двигаясь.

- Виновны мы лишь в одном, - выдохнул Айканаро, - что не смогли удержать тех, кто вступил в бой с телери.

- Так вы не бились в Альквалондэ? - Лютиэн, все это время смотревшая на нас с ужасом, словно потянулась мне навстречу.

- Нет, Соловушка, - ответила я. - Мы подоспели позже… все уже закончилось. На наших руках нет крови…

Разве расскажешь тебе, цветок Дориата, какими алыми могут быть волны, когда схлынут с прибрежного песка? Разве могу я поведать тебе, как стоял на коленях у кромки прибоя Куруфинвэ и невидящими глазами смотрел на воду… а за его спиной Майтимо вгонял в землю меч… сосредоточенно так, методично - вгонит, вытащит, вгонит… И незачем тебе знать, каким страшным кажется свет факелов, выхватывающий из темноты запрокинутые лица, смотрящие прямо на тебя широко раскрытые, нездешние глаза...

Я едва сдержалась, чтобы не закрыть лицо руками.

- Не вина в том твоя, сын Эарвен, а беда, - Тингол смотрел на Айканаро, и горечь плескалась в его глазах. - И не в моей власти прощать тебя…

Айканаро опустил голову, что-то прошептал. "Я сам себе этого не прощу", - прочитала я по его губам прежде, чем он отвернулся.

Молчание, молчание… Закусив губы, крутит кончик косы Лютиэн, застыли у стены советники, опустила голову Мелиан. Скрещиваются взгляды, словно нити, словно лезвия клинков, давит невыносимая тишина…

- Я не виню вас, родичи, - проговорил, наконец, Тингол. - Нет злого умысла в том, что вы совершили, и народ Финголфина тоже попал в ловушку, расставленную Врагом. Но сердце мое полно горечи, и она не угаснет даже с течением времени. Простите меня за поспешные слова - я не знал многого, обвиняя вас. Все, что сотворили, оплатили вы стократ, и сами это знаете.

- Рознь должна быть забыта, - прозвучал с неожиданной силой мягкий голос Мелиан. - У нас один враг, и распри в радость только ему - никому больше.

- Увы, да, - Тингол повернулся к жене, взгляды их встретились. Владычица покачала головой в ответ на невысказанный вопрос, но Эльвэ отвернулся, нахмурившись. - Однако же… Слушайте меня все! - он встал, повысив голос. - Отныне никогда не звучать в пределах моих земель языку тех, кто стал убийцами наших родичей! С этой минуты язык нолдор не должен быть услышан в Белерианде - а те, кто станут отвечать говорящим на нем, будут считаться предателями.

Тихо ахнула Лютиэн. Я прижала руки к губам, гася невольный вскрик.

Нас лишили родины - а теперь лишают и родной речи.

Нет, не нас - мы. Мы сами виной тому…

- Пока длится мое владычество, да будет так. - Тингол умолк, но через несколько секунд заговорил снова: - Вне пределов моих земель, в своих крепостях нолдор вольны говорить меж собой, как хотят, но не приучать к своему языку моих подданных… Вспыхнув, я едва сдержала рвущиеся с языка гневные слова. Но Айканаро опередил меня.

- Благодарю, король, - он поклонился, - что в нашем доме ты дозволяешь нам говорить на родном наречии…

- Почему, - яростно воскликнул Ангарато, - мы, выжившие на Вздыбленном Льду, должны стыдиться своих имен и своего языка, точно мы убийцы?

- И на вас лежит тень Мандоса, - негромкий голос Мелиан перекрыл вспышку брата; мягкий взгляд в его сторону - и он умолк.

- Да будет так… - эхом короля откликнулись советники.

Я обвела глазами братьев.

- Что ж, Ангрод, - впервые я назвала его так - синдарским именем, - это право короля - распоряжаться в своих землях.

- Как же мне называть теперь тебя, сестренка? - едкая горечь прозвучала в его вопросе, сплетясь с черной тоской.

- Зови как хочешь - я откликнусь тебе на любое имя, - я опустила голову.

Но потом снова вскинула взгляд на Финдарато. Что же ты молчишь, старший?

- Это право короля, - шепотом проговорил брат.

Вот и все…

Через томительно долгую минуту Айканаро поднялся.

- Прости, король, но поспешные дела вынуждают нас покинуть твои земли, - как всегда, он говорил за себя и за брата. - Если позволишь, мы вернемся навестить сестру, только лишь выберем время.

- Мы всегда рады вам, - впервые Лютиэн нарушила правила, заговорив вперед отца. - Возвращайтесь…

- Возвращайтесь, - подтвердил Эльвэ. - Я не затворю дверей перед вами, дети Эарвен из Альквалондэ…

- Высокая, - я склонилась перед Мелиан, - если позволишь мне снова стать твоей гостьей, я вернусь. Но пока я уеду вместе с братьями - я соскучилась по ним.

- Галадриэль! - вскрик Лютиэн прозвучал испуганно. - Ты же вернешься, правда?

- Правда, Соловушка, - я улыбнулась ей. - Но чуть позже…

- Вечером у нас праздник, - Лютиэн обвела нас глазами, - останьтесь. Уедете утром…

- Нет, Прекрасная, - покачал головой Финдарато. - После. Благодарю тебя за все, король… Прости нас Владычица…

Коротко поклонившись, мы покинули зал - и тягостная тишина скользнула вслед, нагнала нас в широких коридорах. Не хотелось ни говорить, ни думать. Усталость и отчуждение неслышно шагали рядом, надежно охраняя от любых вопросов…

Совсем скоро четыре тени растворились в туманных предвечерних сумерках, и только топот подков нарушил лесную тишину

"Старший брат"

Артаресто еще раз взглянул на эскиз своей мозаики: на темно-зеленом фоне причудливо переплетались травы и белые цветки алефрина.Теперь оставалось самое трудное - подобрать камни нужного оттенка. Зеленое на зеленом - это совсем непросто, но что выбрать? Малахит? Змеевик? Яшму? Мрамор? На эти вопросы Артатесто и искал ответа, бродя по заброшенной каменоломне.

Морифинвэ несколько минут внимательно наблюдал за Артаресто, не замечавшим его присутствия.
В доме Арафинвэ Тёмный давно не был, а кузена своего запомнил задумчивым мальчиком, не склонным к общению, как и он сам. В последний же раз видел брата лишь издали на празднике Урожая в прошлом году и тогда заметил, что изменился он совсем немного... Но не подошёл к нему. Только сейчас Морьо осознал, что не общался с Артаресто очень давно, с тех пор, как он был ребёнком...
Наконец, Тёмный вышел из-за скалы, поняв, что брат, сосредоточенный на своём занятии, не заметит его.

- Айя, Артаресто, - раздался позади низкий голос. - Ты что-то потерял здесь?

Артаресто вздрогнул и обернулся, немного испуганно уставившись на Карнистира. Он всегда робел своих кузенов из Первого Дома, а с четвертым сыном лорда Феанаро и вовсе был почти не знаком.
- Привестствую тебя, лорд Морифинвэ, - наконец произнес Артаресто. - Нет , я не потерял, просто никак не найду... Думал, может быть здесь попадется.
И, вконец смешавшись, протянул Морьо эскиз:
- Я хотел мозаику сделать по этому наброску, но не могу понять, какие камни зеленого оттенка лучше подойдут.

Морьо едва удержался, чтобы не поморщиться от официального к нему обращения. Он заметил испуг и смущение в глазах Артаресто.
"Неужели я такой страшный?" - подумал он и заговорил немного мягче, чем обычно:
- Ты можешь называть меня просто по имени, Артаресто, - сказал он забирая у него эскиз, - мы всё же братья.
- Гм, зелёное на зелёном?  Красивый рисунок... Твой? - спросил Морьо с улыбкой.

- Мой, - кивнул Артаресто, соображая, как лучше назвать брата, - Морьо или все же Морифинвэ, решил остановится на последнем.
- Может быть, ты мне что-то подскажешь, Морифинвэ? - собравшисьс духом, обратился он к кузену.

- Самый тёмный зелёный цвет у малахита, - ответил Морифинвэ, - поэтому его лучше использовать для фона, а для листвы хорошо подойдёт мрамор и нефрит. А какой камень ты искал здесь?

- А нефрит и мрамор не потеряются на фоне малахита? - осторожно спросил Артаресто. - Не получится фон слишком ярким?
- Я хотел найти здесь зеленую разновидность яшмы... А ты тоже искал здесь камни?

- Не потеряются, - улыбнулся Морьо, - если ближе к малахиту мрамор будет, а нефрит немного дальше. Ведь и у мрамора очень много оттенков, и у малахита. И можно сделать постепенный переход, если опасаешься чрезмерной яркости. Яшму тоже можно, но у неё мало чисто зелёных оттенков, без примеси других цветов.
Что же до моих поисков - да, я пришёл сюда за нефритом. А если ты хочешь зелёную яшму, то здесь её не найдешь. Она в другом месте.

Артаресто зажмурился, пытаясь представить себе будущую мозаику, потом снова посмотрел на эскиз.
-  Пожалуй, ты прав, Морифинвэ. Из мрамора я сделаю переплетение трав, чтобы оно по узору гармонировало с разводами на малахите, а листья цветов из нефрита. Здесь можно найти темно-зеленый оттенок? Больше всего мне хочется добиться естественности...
- Конечно, есть, - ответил Тёмный, - идём со мной.
Он указал жестом в сторону скалы, из-за которой наблюдал за Артаресто.
Камень тихо похрустывал под ногами, почти неслышно. Морьо только раз оглянулся на брата и продолжил путь.

Артаресто шел за Морифинвэ, попутно оглядывая пещеру.
- Я никогда здесь не был. А ты часто сюда приходишь? - спросил он, видя, как брат уверенно ориентируется в таком необычном месте.

- Нечасто. Это старая каменоломня. Здесь нет крупного камня, но зато можно найти много небольших кусков разного оттенка, - ответил Морьо, обернувшись. - Вот здесь посмотри, - указал он на небольшую нишу.
Потом ещё заметил:
-  И для естественности тебе понадобится не только цвет. Нужна ещё хорошая шлифовка камня.

В нише оказалось немало камней оттенком от цвета фисташковых орехов до сосновой хвои.
Артаресто вынырнул наружу, держа несколько образцов в руках:
- Кажется, вот эти подойдут.
Камни были глубокого зеленого тона, а прозрачность делала их похожими на заросшую гладь лесного пруда.
- Знаешь, мне подумалось: а что если сделать пластинки нефрита достаточно тонкими, чтобы малахит мог их подцвечивать?

Морьо с интересом наблюдал за выражением лица Артаресто, когда тот рассматривал камни. Когда же брат высказал идею наложения камней, Морифинвэ удивлённо поднял бровь. Надо же! Оказывается, фантазии о слиянии цвета камней есть не только у него...
Тёмный тоже "соединял цвета" камней, только не в мозаике, а в ювелирных украшениях или других поделках.

- Ты только что это придумал или раньше?

- Только что, - признался Артаресто. - Раньше я как-то не думал, что так можно. И сейчас не до конца понимаю, какой будет результат, но так хочется попробовать.
- А тебе приходилось использовать такую технику? - спросил он брата. Сейчас кузен уже не казался ему таким уж хмурым и недоступным, и Артаресто сам перестал "закрываться". Лицо перестало быть испуганным, серые глаза залучились, и вдруг стала заметна россыпь веснушек возле носа.

- Приходилось, - улыбнулся Морьо, - но не в мозаике. И нефрит на малахит я накладывать не пробовал. Сначала лучше сделать только одну небольшую пластину и посмотреть, что получится. Возможно, что тебе не понравится оттенок или будет не таким, как ты ожидал. Кроме того, обрабатывать нефрит трудно. Камень твёрдый, может сломаться во время шлифовки. Ты уже работал с ним?

- Пока не прихходилось, - ответил Артаресто, - наставник отрабатывал со мной технику мозаики только на примере цветного мрамора с добавлением лазурита и яшмы. А полупрозрачные камни мне использовать не приходилось.
- Я, наверное, начну с того, что сделаю маленький фрагмент, чтобы понять, получится ли...
- А что, в обработке нефрита есть какие-то особенности? Техника или инструмент особенные нужны?

- Нет, инструменты и техника обычные. Чем твёрже камень, Артаресто, тем осторожнее его нужно шлифовать. Конечно, нефрит - не рубин, но ты хочешь сделать тонкую пластину, поэтому нужна осторожность и точность в обработке, чтобы не сломать его. Особенно, когда будешь распиливать камень.

Артаресто внимательно слушал, глядя то на камни, то на брата.
- Спасибо, Морифинвэ. Можно я  зайду к тебе... показать, как получилось?
Арафинвиону очень хотелось как-то отблагодарить брата за столь подробные наставления, поэтому он спросил:
- А я не могу тебе чем-то помочь? Ты ведь тоже что-то ищешь здесь?
Спросил и смутился собственного вопроса. Вдруг он позволил себе лишнее?

- Я уже нашёл всё, что искал, спасибо, Артаресто. Приходи, - улыбнулся Морьо.

- Да, я... обязательно, - радостно закивал Артаресто. - И... это тебе спасибо за помощь.
Бережно опустив камни в сумку, он кивнул брату и помчался к дому. Не терпелось начать работать, он уже видел перед глазами свою будущую работу.

Прошло несколько дней, и Артаресто отправился в дом Феанаро. Задумка его получилась, и чувство радости перекрывало беспокойство от визита. О сложных отношениях лорда Феанаро с единокровными братьями в семье Арафинвэ не говорили, но вот о вспыльчивости старшего сына Финвэ в Тирионе ходили легенды... Пока судьба хранила Артаресто от встреч с дядей.

Морьо быстро спустился по лестнице навстречу.
- Айа, Артаресто!

- Айа! - Артаресто широко улыбнулся, увидев идущего навстречу Морифинвэ и радуясь, что не придется разыскивать кузена в незнакомом доме.
- Как хорошо, что ты меня встретил... Я принес, - Артаресто взялся за сумку, висевшую через плечо, - принес тебе маленький подарок.
Он огляделся, решая, удобно ли говорить и дарить прямо здесь.

- Подарок? - улыбнулся Морьо, - это интересно. У меня тоже кое-что есть для тебя. Но будет удобнее говорить в моей комнате. Пойдём.

Артаресто кивнул и последовал за братом, на ходу оглядывая дом. Интересно ведь, как живет первый мастер Тириона.

- Проходи, - сказал Морьо, зайдя в свою комнату.
Тёмный подошёл к небольшому столу у окна и налил два кубка лёгкого розового вина.
- Сегодня твой первый визит в наш дом, Артаресто. Это маленький праздник. Положи пока сумку и выпей вина, - сказал он, протягивая кубок брату.

- Спасибо, - Артаресто, смущенный таким, немного торжественным, приемом, осторожно взял кубок. До сих пор пить вино ему не приходилось.
- За твое здоровье, Морифинвэ, - тем не менее сказал он. - И за благополучие вашего дома.
Артаресто слышал, как подобными фразами и пожеланиями обменивались гости за столом у них дома, и посчитал, что и здесь подобные слова не станут лишними.
Он отпил глоток. Вино оказалось не вкуснее сока, зато по всему телу разлилось приятное тепло, а голова чуть закружилась. Артаресто обвел взглядом комнату. Строгий узор, выложенный морисандом, поблескивал с потолка и стен, словно храня какую-то тайну.
- Как красиво! -восхитился юноша. - Это ты все сам выложил?

- Нет, - ответил Морьо, - это работа отца. Я ещё мало чего умел в то время, когда он отделывал эту комнату.

Артаресто с восхищением продолжал рассматривать работу Феанаро. Ничего лишнего, все просто и лаконично, но как выразительно. Сколько труда и таланта нужно, чтобы подняться до подобных высот.
Он вспомнил про свой подарок. А ведь так радовался получившейся вещи, и как теперь заметно, что необходимо еще учиться и учиться.
Но слова были произнесены, Артаресто взялся за сумку и извлек из нее малахитовую дощечку. С краю эта дощечка имела углубление, вполне подходящее для того, чтобы удобно класть перья или штихели. А на оставшейся плоскости перламутром и нефритом был выложен фрагмент мозаики - перламутровые цветы переплетались с нефритовыми стеблями и листьями. Сквозь тонкий слой прозрачного зеленого камня просвечивали темные разводы малахита, создавая иллюзию объемности и глубины узора.
- Вот, - тихо прознес Артаресто, - это тебе.

Тёмный со смешанным чувством рассматривал поделку Артаресто. Он очень давно уже не получал никаких подарков, и вообще ему редко что дарили...
Малахитовая подставка, конечно, не была совершенна, но Морьо сразу увидел в ней чувства и мысли мастера. Камень явственно передавал тепло и желание доставить радость тому, для кого она сделана. Не ускользнуло от Морифинвэ и смущение брата. Он сразу вспомнил, как делал свой первый подарок для Майтимо, свои ощущения и мысли во время работы. Подарок его тоже не был совершенным, но брат с радостью принял его и ни словом не обмолвился о допущенных ошибках. И сейчас Тёмный понял - почему. Для Старшего большее значение имела не техника исполнения, но чувства исполнителя, передаваемые камнем. Вот и сейчас подарок Артаресто согревал ему сердце, несмотря на то, что работа не была идеальной. Поэтому он решил воздержаться от замечаний и сказать только о том, что было удачно.
- Спасибо, Артаресто, - улыбнулся Морьо, - у тебя получилось соединить малахит и нефрит. Я вижу, что и камень не сопротивлялся твоей работе.
Тёмный поставил на стол подарок брата и продолжал:
- Я много думал о твоей мозаике и хочу предложить тебе ещё один способ для передачи зелёных оттенков и тонкостей узора.
С этими словами Морифинвэ достал с полки несколько тончайших малахитовых пластинок и небольшие куски зелёного, желтого и белого мрамора.
- Малахит ведь тоже может быть полупрозрачным, если сделать тонкую пластину. Смотри, он хорошо меняет оттенок на разном фоне.
Морьо положил по одной пластине на каждый из кусков мрамора. На белом ярко зелёный цвет камня приобрёл очень нежный оттенок, а белые прожилки обозначились явственнее. На зелёном мраморе - наоборот - "подкрасились" белые прожилки узора, а фон стал темнее. На жёлтом - белые разводы приобрели золотистый оттенок, а зелёный малахитовый цвет удивительно преобразился от добавления жёлтой гаммы.

От похвалы брата глаза Артаресто радостно вспыхнули, он ведь далеко не был уверен, что Морифинвэ придется по душе работа, в которой явно проступало, что для мастера эта первая проба в новом деле. Да и до совершенного мастерства в традиционной технике Арафинвиону было еще неблизко.
- Мне очень важно твое одобрение, - тихо сказал он. - Работа меня радует, но вот я заканчиваю ее и начинаю сомневаться, все ли я сделал, так ли она хороша на самом деле, как это видится мне. Иногда сомнеия столь велики, что мне хочется взять молоток и все разбить... С тобой случалось подобное?

Артаресто затаив дыхание смотрел, как меняются под малахитовой пластиной оттенки мрамора. О, Валар, а он и не додумался бы обработать пластину непрозрачного камня до тонкости бумажного листа.
- Ты - настоящий мастер, Морифинвэ, - вырвалось у него.

Морьо тихо улыбнулся на похвалу Аратаресто.
- Бывало, - ответил Тёмный, - только в самом начале, но разбил я тольку одну поделку. Потом решил, что не стоит разбивать ошибки. Камень ведь не виноват... Потом научился чувствовать его и больше ошибок не было, я просто не трогал того камня, который не хотел моего прикосновения, вот и всё.
- А если понравился малахит, бери, я делал его для тебя.

Артаресто легко погладил пальцами отполированную поверхность, напоминающую зеленый шелк. Прислушался, камень отзывался на прикосновения, "не убегал" от них.
- Кажется, он не отвергает меня, - поднял глаза на Морифинвэ.
- Спасибо... брат.
Артаресто бережно завернул малахит в кусок полотна.
- Я пока не знаю, но обязательно покажу тебе, как получится.
- А можно взглянуть на твои работы? - нерешительно попросил он кузена.

- Можно, - ответил Морьо, - что тебе хотелось бы посмотреть?

Сказать : "Все!" было неудобно.
- То, что тебе самому больше всего нравится, - ответил Артаресто, зная, что лучше всего мастер виден в своих любимых работах.

- Я не могу точно определить, что мне самому больше нравится... Обычно любимой становится та работа, которую делаешь сейчас или недавно сделанная. Я покажу тебе последние.
С этими словами Тёмный подошёл к закрытой полке, достал из неё три поделки и поочерёдно поставил их на стол.
Одна из них была небольшой, сплетённой из золотой проволоки корзинкой, наполненной ландышами. Листья цветов были выполнены из тёмно-зелёного нефрита, стебли из зеленоватого золота, а цветки из белого жемчуга. С жемчужных головок цветков свисали маленькие алмазные капельки, имитируя разрезы чашечки. Потревоженные движением мелкие алмазы немного покачивались, создавая иллюзию капель росы.
Вторая работа была брошью в виде большой стрекозы. Тело насекомого Морьо сделал изумрудным, глаза - из чёрного жемчуга, а крылья из тонких пластин радужного ильвернасара. Касты для камней, хвост и основа крыльев насекомого были серебряными.
А третья работа Морьо была небольшой шкатулкой. Переплетающийся узор проволоки белого золота служил основой удивительной мозаики. Свет, проходя сквозь миниатюрные прозрачные изумрудные, рубиновые, сапфировые, гранатовые, аметистовые и жёлтые топазовые пластины творил ослепительную радугу тончайших разноцветных лучей. Фрагменты узора разделялись тонкими филигранными волнами, украшенными голубоватыми жемчужинами и мельчайшими алмазами. Края шкатулки были украшены так же.

Артаресто с удивлением и вострогом рассматривал эти удивительные вещи, не зная чему больше изумляться - тонкости работы или тому, что все это сделано его кузеном, которого считали самым мрачным из детей Феанаро. Неужели это все он? И простые и лаконичные линии мозаики, украшавшей потолок и стены, уже не казались точно угаданными. Разве что сам камень говорил, что не все так просто в нем самом и в хозяине этой комнаты.
Артаресто поднял на брата глаза:
- Это чудо просто... Твои работы. И ты... ты, оказывается, совсем не такой, как о тебе говорят. В сделанном тобой столько света и радости. Но даже одной лишь тщательностью отделки можно любоваться часами. Как бы я хотел когда-нибудь создать что-то подобное.

- Говорят?.. - Морьо, до того смотревший на свои работы, повернул голову и встретился взглядом с Артаресто. - И что же говорят такого, в чём ты сейчас засомневался?
В прищуренных глазах Тёмного заиграли насмешливые искорки, губы тронула лёгкая улыбка. Тоже насмешливая, но немного грустная.

Взгляд Артаресто остался незамутненным, а улыбка по-прежнему ясной:
- Говорят, что ты мрачен, как северные пустоши за Пелорами, и холоден, как снега Арамана, а резкостью нрава превосходишь своего отца. Ведь ты заметил, что я испугался тебя при встрече? Но так говорят от незнания. Может быть, тебе и случалось говорить и резкие слова другим, и спорить, и невеселые мысли могли томить тебя на глазах у прочих, но, когда я смотрю на твои работы, я вижу совсем иное. Ясный и четкий ум, направляющий умелую руку и душу, распахнутую настежь всему прекрасному.

То ли усталость Морьо от многовекового одиночества души была причиной, то ли теплота подарка, то ли общая атмосфера их с Артаресто разговора... Но последние слова этого мальчика, сказанные с такой искренностью и горячностью, разбили все стены, надёжно закрывавшие сердце Морифинвэ от посторонних глаз.
Этой скрытности он подспудно научился у отца. Феанаро так же, как и в свою кузницу, не допускал никого в свой внутренний мир полностью, лишь иногда приоткрывая завесу. Так и Морьо постепенно отдалился от семьи, оберегая мир своей души, может быть, слишком оберегая. И получилось так, что живя рядом со всеми, он оставался в одиночестве.
Неожиданное вторжение Артаресто в устоявшуюся и  уже привычную жизнь Морьо не нарушило внутреннего мира Тёмного. Рядом с кузеном было легко, в отличие от родных братьев. Может быть от того, что он не побоялся так вот раскрыться, или от того, что увидел, правильно увидел, если не весь его мир, то хотя бы часть, может ещё почему-то... Морьо не брался сейчас рассуждать о причинах. Он просто впитывал в себя новое состояние души.
Морифинвэ улыбнулся. И на этот раз его улыбка была широкой и светлой.

- Пусть говорят, Артаресто. Так обычно рассуждают те, кто смотрит только на внешнее. А внешне красивое не всегда бывает таким же внутри. Ты обращал внимание на то, как прекрасен снаружи тюльпан и как черно его сердце? Или как безобразна снаружи устрица, но насколько восхитителен скрывающийся внутри неё жемчуг?

- А у безобразной с виду жабы прекрасные лучистые глаза, - подхватил Артаресто. - Да, я знаю, что часто суть отлична от формы. Но разве тебе не обидно, что о тебе судят столь несправедливо и неверно? Мне бывает очень грустно, когда меня считают лишь бледной тенью Финдарато.

- Обидно? Не знаю. Я не думал об этом. Что касается твоего брата, то чем же он тебя лучше? Я не замечал в нём чего-то такого особенного.

- Наверное, ты прав, - кивнул Артаресто, - прав, что не думаешь о том, как относятся к тебе другие. Ведь от чужого мнения ты сам не изменишься... А Финдарато, он... он талантливее меня. Все дается ему легче и получается как бы само собой, а я привык подолгу обдумывать каждую свою работу, чтобы проникнуться ею, прочувствовать. Наверное, поэтому кажусь недостаточно трудолюбивым и прилежным.

- Прилежность и трудолюбие как раз и состоят в том, что ты делаешь, - ответил Морьо, - поспешность же часто приводит к ошибкам. И кто же тебе сказал, что долгое обдумывание замысла перед его воплощением - это неправильно? А Финдарато не талантливее тебя. У тебя просто другой стиль работы.

Артаресто задумался: он уже слишком привык быть вторым, чтобы осознать, что может стоять вровень со старшим братом. От этой мысли было немного неуютно, но с другой стороны, Морифинвэ достаточно взрослый и опытный, чтобы судить со знанием и непредвзято.
- Морифинвэ, - спросил он, чуть помедлив, - а ты соперничаешь с братьями в творчестве или вы настолько разные, и творите так непохоже друг на друга, что соперничество теряет смысл?

- Именно так, Артаресто, - снова улыбнулся Морьо, - к чему соперничество? За отцом всё равно не угнаться. Может быть, кто-то из братьев и воспринимает меня, как соперника... Только я уже давно ни с кем не соревнуюсь и делаю то, что делаю.

Артаресто слушал Морифинвэ, удивляясь и радуясь, что, оказывается, его кузены, во всяком случае один из них, совершенно не такие, как он привык думать. Умелые мастера и дружны между собой, судя по всему. И юному Арафинвиону уже не было так неуютно в этом доме.
Он снова посмотрел на работы Морифинвэ.
- Как бы я хотел учиться у тебя... А скажи, сочетать камень и металл ты не пробовал?

- Учиться? - удивился Морьо - Ты уже много чего умеешь сам, Артаресто. Чему именно ты хотел бы научиться? И о каком сочетании металла и камня ты говоришь?

- Вот смотри, - Артаресто взял одну из малахитовых пластин, - что, если вместо камня подложить под нее пластину из серебра? Возможно, малахит не самый подходящий камень для такого опыта, но если взять серебро и белый оникс? Золото и нефрит?
- А учиться у тебя я хотел бы умению видеть камень уже в эскизе будущей работы. Если, конечно, такому можно научиться.

- Соединить металл и камень можно лишь в том случае, если камень желает этого соединения. Если же ты захочешь соединить своей волей, то соединишь, конечно, но работа потеряет полёт.
- А видеть камень в эскизе... Этому можно научиться, Артаресто, - улыбнулся Морьо. - Умение приходит с опытом. Тебе нужно лишь побольше поработать с самоцветами. И если хочешь учиться у меня, то тебе следует знать, что учитель из меня неважный.

- А как я узнаю, хочет ли он? - спросил Артаресто. - Обычно, самоцветы не противятся огранке и оправе. Отчего тогда иное соединение может прийтись им не по нраву?
- Я не хотел бы мешать тебе, Морифинвэ. Если позволишь, я просто иногда наблюдал бы, как ты работаешь.

- Как узнаешь? Я не знаю как это объяснить... Просто положи самоцвет рядом с тем металлом, с которым задумал соединить его и почувствуешь. А смотреть... Смотреть можно, - усмехнулся Морьо, - только предупреждай меня о своём приходе. Я не всегда бываю дома.

- Конечно, предупрежу, - кивнул Артаресто, - ведь даже если ты дома, тебе ведь не всякий раз захочется, чтобы кто-то  находился в твоей мастерской. Я понимаю... И приду, только если ты сам захочешь... позвать. Я тоже люблю уйти из дома, чтобы подумать, помечтать. Когда покидаешь город, новые замыслы приходят легче и быстрее.

Артаресто еще раз обвел глазами стены и потолок комнаты Морифинвэ, еще и еще раз восхитившись мастерством, с которым были подобраны камни для орнамента и безукоризненностью исполнения. И не удержался от вопроса:
- А у вас в доме есть еще мозаики, сделанные лордом Феанаро? Так хотелось бы посмотреть...

- Есть, - ответил Тёмный, -  это комнаты братьев.

- О, - смутился Артаресто, - тогда, наверное, это неудобно... Я думал, может быть где-то... есть, там, где мы бы никому не помешали... Но если так, тогда я, наверное, пойду. Мне было очень приятно снова с тобой увидеться, Морифинвэ, и спасибо тебе... Я просто восхищен твоими работами, и поверь, что это не досужий комплимент.

- Верю, - улыбнулся Морьо, - я провожу тебя.

- Спасибо, - кивнул Артаресто, бережно взяв сумку с малахитовыми  пластинами и выходя за дверь.
- Мне не хотелось бы случайно заблудиться в вашем доме.
- Морифинвэ, - решился спросить он. - Ты и твои старшие братья уже взрослые и вы продолжаете жить все вместе с отцом и матерью. Неужели вам никому не хотелось поселится отдельно, своим домом?

Братья вышли в общий зал.

- Жить отдельно? - удивился Морьо. - Нет, никто пока не хотел другого дома. Наш дом, хоть и небольшой, но места всем достаточно. Но почему ты спрашиваешь? Разве Финдарато не живёт уже больше во дворце отца?

- Живет, - ответил Артаресто, - и места там достаточно, вот только мне хотелось бы... Впрочем, неважно. Я, наверное, скучал бы по близким. Ведь желание и действительность столь разны между собой.

- Вот видишь? Живёт с вами. Значит, со своей семьёй жить не так уж плохо, - улыбнулся Морьо.

Про недоговорённые мысли брата он решил не спрашивать. Захочет - скажет когда-нибудь... Тёмный и сам не любил, когда его спрашивали о том, чего он не хочет говорить.
За беседой время прошло незаметно, лёгкий аромат жасмина, принесённый ласковым ветром, и свет Телпериона встретили их во дворе.

- Это прекрасно, - тихо ответил Артаресто, - если... если в семье тебя понимают.

Во дворе он слегка прищурился, после комнат серебряный свет казался немного ярким. Уловив аромат жасмина, улыбнулся:
- У вас много цветов в саду?

Ответить на его вопрос Морифинвэ не успел, потому что на дорожке, ведущей к дому, показался Феанаро. Судя по местами испачканной одежде, он только что вернулся с прогулки не то по лесу, не то по горам.
Сыну мастер только кивнул и уже было собрался пройти мимо, как заметил гостя.
- Артаресто? Что ты здесь делаешь?

- Я... - Артаресто сразу захотелось хоть провалиться под землю, хоть раствориться в воздухе, - я зашел поблагодарить Морифинвэ за помощь.

Феанаро сдвинул брови.
- За какую помощь?

- Он помог мне с подбором камня для моей мозаики, - улыбаясь сообщил Аратаресто. - Твой  сын - замечательный мастер, лорд Феанаро, я не мог без вострога смотреть на его работы. Ты ведь не будешь против, чтобы он иногда что-то мне советовал?

- Да уж, мастер, - согласился Феанаро, пристально глядя на сына. - Пусть помогает, если это не помешает ему в его собственной работе.

Морьо немного выступил вперёд, как бы загораживая Артаресто от Феанаро и ответил:

- Нет, не помешает. Спасибо, отец.

Морьо взял Артаресто за руку, увлекая за собой.
Он опасался, что дальнейший разговор брата с отцом может привести к нежелательным последствиям. Тёмный очень хорошо помнил, как Феанаро относился к детям Индис... И не хотел, чтобы подобное отношение получило продолжение...

Артаресто взглянул на брата с некоторым удивлением, вроде бы дядя был настроен вполне благожелательно, зачем же было столь поспешно уходить? Впрочем, Морифинвэ, безусловно, знал своего отца лучше.
- До свиданья, лорд Феанаро, - тем не менее счел нужным попрощаться Артаресто, - да благословит Варда твой дом.

- Спасибо, - Феанаро усмехнулся и продолжил свой путь к дому.

Облегчённо вздохнув, Тёмный, не выпуская руки Артаресто, поспешил к выходу.
И только закрыв калитку снаружи, остановился и продолжил прерванный разговор:

- Братья не всегда понимают меня, Артаресто, но у меня никогда не было желания уйти из дома навсегда. Есть мастерская, есть горы и лес, и есть своя комната, куда никто не зайдёт, если мне того не хочется.

- Мне тоже не хотелось бы навсегда, - ответил Артаресто, - просто иногда мною овладевает желание покинуть Тирион, уйти далеко-далеко. К Араману, посмотреть на вечные льды, или побродить по лесам Оромэ, по северным горам. Вокруг так много интесного и непознанного. Но оказывается, что дома тебя все время ждут и волнуются, а это мешает чувствовать себя свободным.

- В леса Оромэ или северные горы? Ну, что же, как закончишь работу, я могу сводить тебя туда, - улыбнулся Морьо.

- Значит, я буду работать без отдыха, - глаза Артаресто загорелись от восторга. - Выходит, прощаемся не надолго?

- Выходит, так, - согласился Тёмный, - до свидания, Артаресто.

- До свидания, - Артаресто поправил на плече сумку и зашагал в направлении дома. Не удержавшись, обернулся и помахал Морифинвэ рукой.

Атрабет Финрод ах Саурон

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Ночь, затянутая тучами, опустилась на Тол-ин-Гаурхот неслышно, незаметно. В непроглядной тьме умерло все, и казалось, что ни одной души не осталось в замке. Молчание окутало мир, пропитанный чернотой и тяжестью. И только неяркий огонек еле-еле мерцал в одном из окон в верхнем ярусе жилой башни.

В большой комнате, принадлежавшей когда-то Ородрету, сыну Финарфина, правителю крепости Минас Тирит, а теперь ставшей личными покоями Темного Майя Саурона, названного также Гортхауром Жестоким, горит всего одна свеча. Слабому пламени не хватает сил выгнать черноту из углов, но двоих, сидящих друг против друга у стола, оно все-таки освещает. И, разгораясь, выхватывает из мрака то стол и изящный кувшин с вином, то золотые волосы одного из двоих, то задумчиво-ироническое выражение лица другого... Остальное утонуло во тьме – стены комнаты, предметы меблировки... порою даже лицо собеседника, если он отстранится. Впрочем, положению золотоволосого здесь не позавидуешь: свеча поставлена так, что ее свет будет так или иначе освещать его лицо, если он не уйдет в глубину комнаты; только кто ж ему это позволит...

Настал и черед Короля Нарготронда предстать пред очи Прислужника Врага – после того, как двое его братьев по оружию и несчастью не вернулись с подобной аудиенции. Но что это – отчаяние не берет над ним полную власть?

Саурон сидит напротив Финрода, подперев узкой рукой подбородок. Темен его взгляд и неясны намерения.

Осанвэ ли это, слова ли рождаются, сплетаются в огне?

Что ж, Финарато... наверное, тебе есть о чем жалеть. Есть, чего желать. В конце концов, почему бы и нет – проси у меня, может, я и не откажу. Можешь спросить у меня, что стало с теми двумя, что ушли умирать за тебя. Можешь не спрашивать – я понял, что вы пытаетесь быть дверью в мир, где правит любовь. Только мир таким никогда не будет. И вовсе не потому, что я не хотел бы этого.

Наверное, есть какое-то величие в том, чтобы погибнуть за мираж. Только я этого не желаю – себе.

У вас сердца бабочек, странные Нолдор, не знающие ненависти. Бабочек, желающих умереть в полете, вернувшись в пламя, откуда они родом. Ответь мне, что происходит с бабочкой, когда она пытается поднять тяжесть стали?

И выбирай, как ты хочешь разговаривать со мною – как с Врагом, как с врагом, или ты позволишь себе – забыть о том, что уже стоит между нами, и видеть – просто чье-то лицо во тьме?..

Финрод молчит, сплетя пальцы. Цепь оков длинна и позволяет сидеть свободно – но что толку с того? Свеча горит причудливо, неровно, тени мечутся по потолку... Вот так, король Нарготронда. Двоих провожал ты в неизвестность. Теперь – сам перед лицом ее...

Молчит Финрод. Впрочем, это и хорошо, что не спрашивают его ни о чем. Голос отказывается повиноваться – видимо, не по силам оказалась ему та песнь, что сплетал он нитями души в широком дворе... когда-то своей крепости. Горло саднит невыносимо, и говорить он теперь может лишь шепотом.

Отчаянию нельзя поддаваться. Если позволить ему затянуть темным крылом душу – ничто не спасет. И потому отчаяния нет. Есть только беспечность. Ну, и досада слегка... Глупо. Как глупо попались... Ведь нелепая случайность – ничего более...

Доносятся до него мысли-образы Саурона. Я слышу тебя, враг мой. Но спроси: стану ли отвечать тебе?

Тихо потрескивает свеча. Тишина разлита в воздухе...

Молчишь, Нолдо? Молчи, молчи... Я не тороплю тебя. Тебе не стоит знать, что и я способен – просто смотреть и любоваться. Любоваться неверным жестом, которым ты откидываешь непослушные мягкие пряди золотых волос – с лица, любоваться бликами пламени в золотых волосах... я тоже пламя, Финарато, я с тем же успехом мог бы касаться рукой твоих волос. Я ценю красоту. И ценю стойкость.

Просто твоя Песня оказалась тебе не по силам. Просто ты не понял сразу, что такое – встать против Айну в поединке Стихий. А когда понял – не счел себя вправе отступить. И я ценю это.

Вина только ли непонимания в том, что тот, кого я мог бы назвать другом – назовет меня Врагом, как только сможет заговорить? Вина ли только извечного противостояния Света и Тьмы в том, что каждый верен своему лагерю и не видит живых лиц за цветом знамен? Я не такой... только нужно ли тебе знать об этом, Нолдо?

Хотел бы я знать, как тебя нарекла твоя мать – в прозрении.

Молчишь... я не тороплю, я жду. И пламя между нами – тоже ждет. И время застывает между моих пальцев, в моей власти еще и не такие шуточки. Я не могу разве что повернуть его вспять, изменить случившееся. А жаль... действительно ли жаль? Был бы возможен этот момент – молчания во тьме, когда взгляды встречаются в пламени на доли мгновений, если бы все было иначе? Финарато, Финарато... я не отказываюсь от твоего молчания.

Я жду. Я способен ждать. Я встретил Идеального Врага. Врага, который не станет Слугой. Не станет ненавидеть. Не сможет. Не сумеет. Против меня поднят клинок, не знавший черной крови ненависти. Против меня возвышен голос, который не умел проклинать – просто потому что "так надо". Мог ли я желать большего? Мог бы – чтобы этот Враг стал Другом. Но этому не быть, я не тороплюсь. И я уверен, что это недо-осанвэ ты поймешь совсем не так, как я хотел бы...

Пламя дрожит под взглядом Саурона. То взметается, то чуть бьется еле заметной искоркой. Иногда оно даже не освещает лицо Финрода, но эти моменты редки и кратки. Саурон постукивает пальцами по столу, не замечая всего символизма этого жеста. Ждет. И чего он ждет?

Свеча вспыхивает – и тогда углы комнаты выступают из темноты... Финрод молча обводит ее глазами...

А ведь это был мой дом. И комната эта помнит тех, кто строил замок на зеленом Тол-Сирионе... И эти окна – если в полный голос назвать их истинное имя, то отзовутся ли цветные витражи? Или они забыли все под властью Тьмы?

Свеча в кованом подсвечнике... я помню того, чьими руками сделан он. Мой брат, оставшийся взрывом ярого пламени в оправдание имени, ему нареченного. Мой брат, искрою сгоревший ради моей жизни...

Финрод протянул руку – звякнула цепь, разрушая видение, – коснулся вычурных завитков подсвечника у самого основания свечи. Улыбнулся, словно свиданию с другом радуясь...

Металл потянулся к руке нолдо, знающего, как разговаривать с силами земли. Железо кандалов обиженно дзинькнуло, плотнее охватило запястье, болью платя за несправедливость – почему его не сделали хотя бы честным клинком, не говоря уж о чем-то ином, почему заставили служить орудием пытки?

Закусив губы, молчит Финрод, молчит под пристальным взглядом Жестокого...

Нолдо-Нолдо...

Оживаешь? Узнаешь?

Молчишь... а, уже почти нет. Уже готов заговорить – протянув руку к подсвечнику, коснувшись, улыбнувшись, вздрогнув от боли. Боль – как цена за улыбку... я подумаю над этим. Это то, что я смутно знал и раньше, теперь это нашло свою формулу.

Но стоило бы воспользоваться моментом. Пока не поздно.

Протянутая рука Саурона причудливо вплетается в полумираж, владеющий Финродом. Пальцы Темного Майя касаются пламени. Длинные тонкие пальцы, которые пламя не обожжет, почти эльфийские руки. Просто что-то необъяснимое не дает сравнивать. Разбивает картину мира, могущую быть цельной...

И голос – тонкий, чуть глуховатый, протянутый незримой нитью сквозь тьму, в котором скользит странная издевка: откуда может возникнуть уверенность в том, что он просто не знает, с чего начать разговор? Ниоткуда, вот именно.

- Ты помнишь эту вещицу, Нолдо? Она создана не мной; хочешь – подарю?

С легкой-легкой, едва уловимой насмешкой Финрод перевел взгляд на Саурона.

Что, Гортхаур, тебе первому надоело – молчать?

Уже давно не приходилось ему – вот так. Просто смотреть во тьме и тишине на живое пламя. В последний раз – тысячи лет назад, десять дней назад, у костра на последней стоянке перед Тол-ин-Гаурхот. Им с Береном выпала первая стража, а сменившись, оба легли спать не сразу, а какое-то время сидели рядом у костра...

Странное, право же, у нас положение – сидим, молчим, друг на друга смотрим. Как сказали бы Эдайн: молчишь и всякую ерунду про меня думаешь. Финроду становится смешно на мгновение. Над ним и так уж в последнее время братья подшучивали – ох, Финдарато, не доведут тебя до добра Смертные. Вот вернется обратно в темницу – расскажет Берену, как прижились у государя Эльдар некоторые словечки и выражения Людей.

Финрод рассмеялся – весело, неудержимо, звонко... и тут же приступ жестокого удушья скрутил его, согнул пополам.

Ну вот, забыл... совсем забыл... Если голос сорван, невозможно даже засмеяться в полную силу – перехватывает дыхание, выворачивающий кашель отнимает последние силы...

Вдох...

Выдох...

Тише... спокойнее...

Отчаянным усилием Финрод выровнял дыхание, выпрямился... Все еще держась за горло – но в глазах пляшут веселые искорки, – небрежным жестом хозяина указал на подсвечник и прошептал, стараясь не задохнуться снова:

- Оставь себе... на память, если хочешь...

Тьма Всеприсущая, Нолдо, только бы ты не умер тут у меня на руках. Вот чего бы я не хотел...

Да и пламя – дергается, словно отзывается, сострадает. Словно пламя способно разделить боль. Надо будет как-нибудь узнать. Когда в очередной раз будет совсем плохо.

Гордец. Попроси же меня снять с тебя цепи! – сниму. Твоя гордыня тебе может стоить жизни, не думаешь же ты, безумец, что вышедшего со мной на поединок Силы сковали простыми цепями!.. Или ты вообще об этом не думаешь?..

Попроси меня снять с тебя цепи – сниму...

Но не раньше, чем ты попросишь меня об этом. Просьба, обращенная к врагу – тоже заплаченная цена. А я же Враг...

Пока же, в наказание за гордыню, хватит с тебя и этого...

Саурон, не отводя пристального, непроницаемого взгляда от Финрода, который тоже, кажется, решил любой ценой не опускать взора, нашел в темноте чашу – наощупь. И кувшин с вином. Наполнил чашу, намеренно неторопливо, зная, что каждое мгновение для сидящего напротив отзывается тупой болью в груди, вызванной сбоем дыхания, протянул:

- Пей. Пройдет.

Усмехнулся, прибавил, подумав немного:

- Никаких заклятий я на это не накладывал. А вещица эта... могу и оставить. Правда, она же, вроде бы, и не тобою создана. На память о ком же ты предлагаешь мне оставить ее?

Нолдо-Нолдо, Финарато, если еще раз тебя чуть не убьет твой смех – я сниму с тебя цепи. Я давно не встречал такого взгляда. И даже мне страшно смотреть, как он темнеет. Пусть и ненадолго... зачем же вам понадобился весь этот глупый маскарад?

Нет, я не жалею ни о чем, по крайней мере, иначе не было бы другого случая. Впрочем, я не сомневаюсь, что все равно ты уйдешь отсюда моим врагом. Я проклят. И не один раз проклят, кстати.

Только ты не будешь думать об этом. И не надо тебе об этом думать.

Молчать легче, не правда ли, Нолдо?

Смешно. Решишься ли – довериться и выпить вино из этой чаши?

Странно слышать смех Саурона. Услышав его, можно подумать, что Черный никогда не знал веселья.

Финрод вновь протянул руку к свече, почти касаясь пальцами оранжевого язычка, на этот раз – мысленно прося у живого огня помощи. Ты ведь тоже пламя – помоги! Живые силы Стихий можно услышать тому, кто учился этому у Валар. Как лесной пожар порой тушат встречным... ну вот, уже лучше... вдох... выдох... спасибо...

Нет, все-таки молчать легче, намного легче... Не так саднит в груди, не так тяжек каждый вздох...

Но об этом тому, кто сидит напротив, знать не обязательно.

Финрод отрицательно покачал головой в ответ на жест Саурона.

- Не стоит... уже все... – Шепотом, но довольно твердо. В усмешке дернулся уголок рта...

Не в доверии дело. Просто я не приму от тебя жалости...

А ведь я тебе нужен, Гортхаур... знать бы еще, зачем!

Если бы хоть на мгновение можно было закрыть глаза, откинуться назад – и забыть обо всем, что было, не думать о том, что будет, не чувствовать жестоких прикосновений цепей, выпивающих силы... если бы можно! Но нельзя – а потому ни на миг не терять спокойствия, не отводить взгляда, заставить замолчать усталость и боль...

И отвечать лучше неторопливо...

- Эта вещь создана не мной, – прошептал Финрод. – Но тот, кто ее делал, смог услышать и понять душу металла... не правда ли, Айну? Вот на память о мастере, способном творить, и оставь ее себе...

Зря ты потянулся к пламени, если хотел хранить свои тайны, Нолдо. Очень зря. Я тоже пламя. И во мне отзывается любая зажженная в мире свеча. Любой пожар. Любая мысль, обращенная к огню. Я Пламя. Пламя и Смерть.

И кто сказал, что я откажу в помощи? По крайней мере, достойному врагу в помощи не отказывают. Особенно если он ее не просит.

Ты же не знаешь, что пока ты смотришь на огонь, я могу читать твои случайные мысли.

Чем и развлекаюсь временами. Но не постоянно. Так скучно... и бесчестно.

А ведь боится. Боится пить вино из моих рук. Боится не смерти, боится подчинения воли. Глупец. Став рабом, он перестанет быть мне интересен... и по-своему дорог. Враг, умеющий улыбаться. Враг, беззлобно смеющийся тебе в лицо. Враг, не умеющий ненавидеть. Может ли быть лучший дар судьбы? И сильнейшая ее несправедливость?

В твоем смехе не было вызова, Финарато. Я не ошибся в тебе. И ты готов дорого заплатить за еще один такой всплеск смеха – в лицо врагу, на мгновения забывшись.

Но с каким же наивным вызовом ты "даришь" мне этот подсвечник, явно созданный тем, кто был тебе очень дорог. Так смотрят на того, с кем случайно встретился после долгой разлуки – на перекрестке веков. Неужели ты думаешь...

На это можно и ответить...

Саурон улыбнулся – явно стараясь, чтобы в улыбке не было насмешки. Улыбка вышла отстраненной и по-своему горькой. Впрочем, откуда ему было знать, как она смотрелась со стороны?

- Оставлю. На память. Если ты так этого хочешь, – не удержался, суховатый смешок прорезал воздух, пропитанный густой тишиной; впрочем, быстро себя оборвал. – Правда, если ты полагаешь, что я неспособен творить сам, ты определенно неправ. Это остается любимым моим творением, кстати.

Айну вынул из ножен у пояса кинжал. Узкое длинное лезвие, кровосток, удобная рукоять – две сплетенных в смертельном объятии змеи. Глаза-рубины горят в темноте... Сталь. Должен идеально ложиться в его руку.

И протянул его Финроду – рукоятью вперед:

- Можешь посмотреть, Нолдо. И не бойся – безопасно. Я еще не придумал оружия, которое убивало бы само.

Интересно, Нолдо, поймешь ли ты всю суть, всю цену этого шага? Один раз я в тебе не ошибся. Ошибусь ли сейчас?

Я все-таки Пламя, Нолдо. Пламя и Смерть... увидим.

Финрод засмеялся бы, если б не опасался, что следующий приступ удушья все-таки вырвет у него случайный стон... а этого так не хочется! Взял в руки кинжал – бережно, серьезно и с уважением, как берут оружие, честно служащее воину, кем бы он ни был.

Две змеи... отвернуться, чтобы пламя не высветило горечь в глазах. Две змеи... так похожие на тех, что сражаются за корону в кольце отца... в том кольце, что сейчас на пальце Берена... Что это – насмешка судьбы?

Отец...

Как хорошо, что ты – далеко...

Мысли не спрашивают – они текут сами, и следующая была как вздох, как шепот в ночной тиши – Амариэ мэльдэ...

Узкая прохладная ладонь легла на искусанные губы – тише, тише... я далеко, и ты не беспокойся обо мне...

Как хорошо, что ее нет здесь...

Почему? Почему – две змеи?..
- Потому что тогда пришел на ум этот образ, Финрод. И я решил, что он достоин воплощения.

Финарато, а тебя задело. Что – что в тебе так отозвалось на кинжал, сделанный Врагом, на эти две змеи? Твой беззвучный крик бесплотным эхом прокатился по воздуху. Я не мог его не услышать.
Я в очередной раз не ошибся в тебе. Проклятье, не люблю цепей на руках тех, кто еще может смеяться. Почему ты мой враг... почему?
Что же делать мне с тобой, Финарато...

Да, Нолдо, похоже, я здесь – не первый гордец. Задыхаешься, всеми силами стараешься унять боль – и не попросишь Врага о глотке воды, хотя хочется. Эти стены узнают тебя, Нолдо, я чувствую их отклик – но я здесь жил не один день, они успели привыкнуть ко мне, подчиниться моей воле. И твои мысли, твоя боль, твой смех, образы твоей памяти – все это воздух, сжатый в этих стенах, единый воздух, которым мы дышим. Поэтому в этих стенах мне бесполезно лгать, например. Да ты и не лжешь. Гордец. Я не ошибаюсь в тебе.

Я не ошибаюсь в тебе, брат мой, враг мой. Да, я понял. Я решил. Оно будет так и никак иначе. Остается лишь желать, чтобы этот пленник не оказался причиной встать наперекор воле Властелина. Я не смогу этого сделать. Но и не сделать, если... – тоже не смогу. Иначе я перестану быть собой.

"…Или не жди тогда от меня покорности, Властелин, или лиши имени; пускай тогда не будет меня. Пускай будет этот бой между нами..."

Бред! Не мысль, не предвидение, не греза. Бред. Да, предположим, я смогу Ему сказать это, если понадобится, но пока нужды в этом нет, такие мысли нужно гнать...

- Не уходит. Да. Если роа сковано простыми цепями. Ты не заметил ничего, Нолдо? – Вышло чуть более язвительно, чем хотелось бы. – Над чем ты смеялся?

Неожиданно. Для себя самого неожиданно.

Смех. Странная и печальная загадка птичьих стай.

- Над чем смеялся... Над Людьми, Гортхаур, как это ни удивительно. Видишь ли, у них есть много забавных выражений, отражающих смысл чего-то намного точнее и короче, чем это сделал бы язык эльдар. И многие их шутки основой имеют знаешь что? Дар Смерти, как это ни странно...

Да, это казалось странным... когда-то. Но сейчас – за эти немногие дни, проведенные здесь, он вдруг обнаружил, что стал понимать их. Именно понимать. Раньше – о, раньше было много всего! И удивление, и печаль, и жалость, и восхищение... восхищение их мужеством, их открытостью, тем, что вообще живут, зная о недолгом своем веке, зная, что им придется уйти. Теперь же... видимо, нужно было побывать перед лицом смерти, чтобы понять и принять этот дар... дар или проклятие...

Хотя ведь и в бою приходилось оказываться с ней рядом не однажды. Чего стоили хотя бы Топи Сереха...

И все-таки, все-таки... надежда Людей – та, о которой говорила ему Андрэт – открылась впервые – здесь.

Что ж... ради такого знания, быть может, и стоило пережить то, что они пережили...

Усмешка – горькая, язвительная, открытая – читается в глазах Финрода. Красивый жест, Гортхаур, красивый... тебе ведомо милосердие или же это лишь издевка?

- А не боишься? – прошептал он ехидно и горько.

Вырвалось – от горечи, от мгновенного укола злости оттого, что в этих стенах – в родном доме – он пленник. Комната помнит его, свеча на столе ободряюще улыбается, закрой глаза – и словно не было всего, что случилось за эти десять лет... но в этих коридорах – враги.

Ладно... не все еще потеряно...

Быть может, так же думал Майтимо, идя по коридорам Ангамандо.

Майтимо, Майтимо...

Второй раз в руки Врага попадает принц Дома Финвэ. Вот так и сравнялись в бедах и феаноринги, и нолфинги с гибелью Короля, и арфинги. Мог ли думать принц младшего Дома, что станет правителем? Мог ли думать младший брат, что повторит судьбу старшего? Майтимо... что давало тебе силы выжить и вернуться к жизни? Ненависть? Горечь? Злость? Что дарило тебе надежду там, на страшной той скале, пока не услышал ты голос Финдекано?

Маэдрос никогда никому не рассказывал о том, что с ним было в Ангбанде. Да никто и не спрашивал. Только однажды, глухой полночью, вырвалось у него: "Хорошего мало..." – и все. Финрод тогда посмотрел на него отчаянно... они вдвоем сидели в одной из комнат Химринга... подошел, встал за спиной и положил руку на плечо. Маэдрос на миг сжал его пальцы левой рукой... все.

Брат мой, мог ли я думать, что сам окажусь в такой же ситуации?

Нет, пока еще не в такой же...

И не отчаяние помогает мне выстоять. Гордость, что ли? Не знаю... Надежда? Все еще надежда...

Тишина...

Похоже, тебе совсем плохо, Нолдо. По глазам твоим вижу, что лишь ничтожную частицу своего сознания ты отдаешь обдумыванию ответов мне, упав в прошлое, в воспоминания, во всякие странные думы. Вроде мыслей о поговорках Эдайн. Я над ними не задумывался никогда. И что теперь из этого?

Ты даже не заметил, по большому-то счету, что уже не скован. И вопросы – смешные, неуместные, можно даже оставить их без ответа. Оставить – или нет?

- Чего мне бояться, Нолдо? Не смеши меня.

Смотришь пристально на свечу. Так ничего и не понял. Образ Маэдроса – смутной тенью полубреда... Финголфин тут же, ты помнишь его другим, не тем отчаявшимся наглецом, что приехал вызывать на бой Властелина. Тени, тени. Твоя память в плену теней, твои мысли откликаются им вернее, чем мне.

Что, стоишь на грани? На рубеже? Да, тебе будет плохо, ибо ты, как и Финголфин, рискнул померяться силами с тем, кто способен сломать тебя. Быстро. Успел ли ты тогда, во время этого поединка, хотя бы оглянуться? Подумать о чем-либо, кроме того, во что вкладывал свою Песнь?

Я надломил тебя. Но не думай, быстро ты не умрешь. По крайней мере, судьба твоя решена мною будет не сегодня.

Что мне с тобою делать, Финарато...

- Можешь спрашивать меня еще о чем-нибудь.

Да уж, Саурону пока действительно нечего бояться. Финарато, ты сейчас и самого себя не удержишь на ногах... Как сказал бы Нолофинвэ, лучшее, что ты можешь сделать – это пойти спать. Вряд ли теперь хватит сил на то, что смог я сплести несколько дней назад. И дело не в том даже, что голоса нет – не хватает именно Сил. То ли та Песнь так измотала, то ли все-таки холод темницы и цепи эти... кто знает...

Ты смотришь на меня, Гортхаур, так, словно сожалеешь о чем-то. Словно перед тобой – уже почти мертвец, тень, воспоминание. Словно ты видишь не живого, а призрак из мира теней, не способный ни думать, ни говорить, ни мыслить, оставшийся в прошлом и не помнящий имени. А зря...

Нет, не зря – хорошо, что ты так думаешь...

Ты ждешь ответа? Ждешь вопросов, сомнений, удивления, страха... Да? И надеешься, что твой "красивый жест" не останется незамеченным. Да, не останется – мне стало легче дышать, и даже боль приутихла. И, быть может, ждешь даже ответа на это действие... ждешь подсознательно, поигрывая кинжалом. Но его не будет. Во-первых, потому, что не только за себя отвечаю я сейчас – еще и за тех десятерых, что шли со мной. Во-вторых, потому, что сил все-таки не хватит... пока...

Силы остаются только на защиту осанвэ, на внешнее безразличие и показное отчуждение. Потому что в глубине – тревога, быстрый перебор множества решений, вариантов, имеющих один лишь вопрос: что делать? Берен... он должен выжить и уйти отсюда... но как?

Такой простой вопрос – но на него ты ответа не дашь, Гортхаур. Да я и не задам его тебе. И сделаю все, чтобы именно его ты не услышал...

Усмешка, усмешка... словно порыв осеннего ветра... такой ветер любил играть листьями, швырять их в раскрытое окно на рассвете... так же, как швыряет сейчас, в квадраты лунного луча на полу...

- Тебе так нужны мои вопросы, Гортхаур? Мне кажется, тебе больше нравится спрашивать самому...

Так, Нолдо... Кажется, все не так плохо, как мне показалось. Проблеск ясности в глазах, проблеск, становящийся светом. Похоже, сейчас ты ненадолго из своего прошлого выпал...

Придвинув к себе другую чашу, Саурон плеснул в нее немного вина и выпил. Медленно, "цедя" каждый глоток. Постучал пальцами по столу, не отводя от Финрода пристального взгляда. Настолько пристального, что кажется очень недобрым. К такому его взгляду уже привыкли все, кто более-менее хорошо его знал: он означал просто раздумья. А те, кто не знал, в особенности, пленники-Эдайн, нередко знатно пугались: им начинало казаться, что Темный Майя занят измысливанием всевозможных пыток и казней, которым он их подвергнет немедленно же, как только придумает.

- Я могу, конечно, спросить тебя: "О чем ты думаешь, Финарато?", – наконец усмехнулся он. – Более того, я это и так смогу узнать, не спрашивая тебя, если мне понадобится. Еще более того – я уверен, что ты не солжешь, если я спрошу, разве что, многое недоговоришь; это в вашем стиле, Элдар. Ты не первый Элда, с которым я разговариваю.

Последняя формулировка прозвучала достаточно язвительно. "Разговариваю" – или "Допрашиваю"? Или для него, Саурона, это одно и то же? Думай, Финарато, думай.

- Я могу тебя спросить. Об этом и многом еще. Только гораздо интереснее, когда враг спрашивает тебя. Вопросы и ответы – это тоже способ познания не только темы, на которую идет разговор.

Интересно, как ты меня поймешь, Финарато? Я люблю ставить загадки перед собеседником... что есть, то есть.

Лицо Финрода спокойно, но из-под длинных ресниц – синий насмешливый блеск.

- Разговор? Ты считаешь это разговором, Гортхаур? А я – нет...

Взгляд в раскрытое окно, спокойный, даже чуть заинтересованный... но не в ответах на реплики противника заинтересованный – Финрод обводит глазами погруженную в темноту комнату, медленно, ласково, словно хозяин, вернувшийся после долгого отсутствия и проверяющий, что изменилось в доме, пока его не было...

Я бы мог у тебя кое-что спросить, Гортхаур. Потому что мне действительно интересно было бы многое у тебя узнать. Но не буду... Потому не буду, что не хочу открываться перед тобой – даже случайно, даже в вопросах, даже в беседе на отвлеченные темы. Ты, вероятно, этого и ждешь от меня – потому и тянешь, не задаешь вопросов сам, молчишь... Что ж, и я молчу. Кто кого перемолчит, да?

Мне-то молчать легче...

В глубине души, далеко на дне, пульсирует, как боль в виске, одно: Берен...

Берен... Как спасти его, как помочь?

На этот вопрос я пока и сам ответа не знаю...

И уж совсем не надо, чтобы отвечал на него – ты, враг мой... Слава Валарам, ты, похоже, не считаешь Смертного такой уж важной персоной...

В последнюю ночь перед походом Ородрет, не скрывая отчаяния, спросил глухо: "Брат, скажи, что делать мне, если гонец Моргота потребует от меня сдать город в обмен на твою жизнь? Ты подумал об этом?" Да, Артаресто, я помню, что ответил тебе тогда: улыбнулся и сказал, что этого не будет. Но... как бы не пришлось и тебе встать перед этим выбором... Прости, брат, я не мог поступить иначе...

Молчит Финрод, молчит выжидающе и с насмешливым спокойствием в окно поглядывает...

Молчит и Саурон, не отводя взгляда от лица собеседника.

...А, кажется, о чем-то догадался. В пламя больше не смотрит. Видимо, мой ответ на его мысли навел его на определенные догадки.

Так даже интереснее. Не говоря уже о том, что так – более по чести. Ты не хочешь разговаривать, это видно. Я могу позвать стражу, надеть на тебя цепи и бросить в темницу. Подождать пару дней – пока заново не устанешь от своей и чужой боли. Пока не простишься с еще одним... или двумя. Что тоже подорвет силы. Я знаю эту методу, она опробована мною не раз. Всегда безотказно работала. Но ты-то мне как раз не нужен сломанным, враг мой, неужели не понимаешь... Ты как раз – не нужен. А разговаривать со мною, пока ты являешься сам собою – не хочешь. Дилемма. В конце концов, почему я должен тебя беречь. Враги ценны как раз тем, что их щадить не нужно, они не спутники и не ученики. Это испытание силы и воли – вражда. И испытание чести. Читая твои мысли, я его в чем-то даже проиграл – в этом не было необходимости.

Попробуем продолжить. Сломать тебя я всегда успею, Финарато. Кстати... как на языке нолдор Валинора будет звучать твое имя?.. Всегда любил за что-то квэнья и синдарин. Тягучи. Певучи. Музыка в них. Нити и ноты той Музыки, в которой есть и моя доля.

Фи-на-ра-то... Арат – арта, неизменное "фин" – тут же... Артафиндэ? Попробую – наудачу.

- Хмм. Дерзость перед лицом Гибели как способ оставаться собой. Ценил это и в соратниках, и во врагах, Артафиндэ Арафинвэон.

Я многое знаю – кто есть кто. Ты не первый пленный Нолдо. Мне попадались совсем дети среди вас, однако же, дети, помнившие Валинор. Горячие. Пылкие. Такие брались на раз – на высказывании спорных утверждений, на задетой гордыне... ты не такой. Посмотрим, на чем зацепишься ты.

- Кстати, что ты нашел такого забавного в поговорках Эдайн, Атандил? – Я и прозвище твое знаю. – Понимаешь ли, мне труднее замечать их милые парадоксы, я вижу их и разговариваю с ними почти каждый день. То, что их нет в Тол-ин-Гаурхот – случайность, считай. Я успел привыкнуть.

И, не давая опомниться:

- Забавный народ Эдайн. Кажется, начинается время для их легендарных героев. Хотел бы я знать, как тебя угораздило сочинить такую легенду для тех, с кем разделил общее дело и даже общую беду – один из твоих товарищей, понимаешь ли, сломался перед надуманными ужасами и решил попробовать купить твою жизнь в обмен на правду, как было ему предложено, и сказал мне, что вы идете вслед за героем-Смертным в Ангамандо, бросить вызов Властелину. Во имя Эстэль. Во имя того, что Элдар не сломлены. Я, разумеется, не мог поверить в такое вопиющее безумие, но он не лгал, он верил во всю эту сказку, которую ты сочинил ему, кано, – слово на наречии элдар прозвучало в устах Саурона черной насмешкой, несмотря на безупречный выговор. – Разумеется, такая "правда" не смогла стать ценой за твою жизнь. Жаль.

Я более жесток, чем хотелось бы. В любом случае, лучше было бы не рассказывать о таком невольном предательстве. В конце концов, солгав другу, ты более виноват перед ним, чем он – перед тобой. Элдар, вы можете быть идеальными врагами, но насколько хорошими – друзьями? Рок феанорингов един для всех, пришедших в Эндорэ с войной – кажется, вы можете пожертвовать всеми ради своего дела. Ради призрака. Потому что даже ты уже смог убедиться – нас так просто, одной верою и верностью, не одолеть

Друг. Мэллон – на вашем наречии. Ха! Не смеши меня, Нолдо. (И впрямь – Саурон смеется недолгим странным смешком-без-веселья, не пойми к чему...) Я поверю, что тебе друг – любой из тех, кто делит с тобою темницу ныне, как ранее делил пиры в зале Нарготронда и Тириона. Поверю, что друзьями тебе были те, кто уже мертвы – я вижу тени, оставленные скорбью, на твоем лице, хоть ты, гордец, не открываешься, зубами цепляясь за воздух, не показываешь мне боли своей. Но Смертные, с которыми ты любил проводить часы досуга, о которых так любят повествовать ваши сказания... нет, Финдарато, они для тебя – игрушки.

Чтобы они были чем-то иным, нужно связать с ними свою судьбу. Нужно хотя бы раз изведать узы, узы, а не просто – минутное соприкосновение душами, чтобы понять, что они такое, нужно испытать всю боль неизбежной потери – они мотыльки, бабочки, сгорающие в пламени нашей вечности за одно мгновение; нужно привыкнуть к этим потерям, к их неизбежности. Нужно – перекроить, переплавить, переделать самого себя. Мне далеко не сразу это далось... в первый раз, когда я хоронил своего ученика, я думал, что лучше бы никогда мне не встречать их, атани. Не привязываться за живую душу... потому что выхлестнуться из чужой души, души друга, с которой сроднился – немногим легче, чем умереть самому. Будучи бессмертным... мрачная шутка.

"Друзья одинаково дороги – бессмертны они или нет..."

Я согласен с тобою, Нолдо. Настолько, насколько вообще могу быть согласен.

Только сам-то ты понимаешь, что ты сказал?

Ты это пережил?.. Или играешь в дружбу, в узы – пытаясь познавать?

Что ж, минуты перед лицом Смерти – неплохой способ познания. Для сильных духом.

Друзья одинаково дороги, бессмертны или нет...

Поймешь ли ты это, Жестокий? Ведь я и сам себя не понимаю...

Высветила память...

...Полные горечи огромные глаза на усталом лице – "Вы смотрите на нас сверху вниз..." – Андрэт аданет. Комната, полная предзакатного солнца, широкий деревянный подоконник, на котором стоит чашка, полная крупной земляники. Любопытный эльда, заехавший просто так – на огонек, в гости, сам не зная, почему – сидит на полу, прислонившись спиной к стене, а темноволосая женщина протягивает ему чашу с молоком. И на лице ее почти материнская забота. "Выпей молока, государь... а хочешь – я лепешек напекла?" И неторопливая беседа, и сгустившиеся сумерки, и они сами еще не знают, что после разговор их станет известен многим. Тогда Финрод вслушивался не только в смысл, но еще и в звучание мягкого голоса Андрэт, наслаждаясь теплом и тишиной, покоем недолгих этих минут, которые утекают, утекают... так же быстро и неуловимо, как меняются людские сердца. Их невозможно остановить – только понять, да и понимание это дарит скорее горечь, чем радость, ибо знаешь – они уйдут. Уйдут... и хоть кричи на всю огромную закатную дорогу, на весь мир – не вернешь, не остановишь. "Не встретиться больше ни в жизни, ни в смерти..." Брат мой, ты осознал это раньше, чем я.

...Гордое лицо, отчаянно-смелый взгляд – "Ты ничем не обязан мне, государь Фелагунд, ибо я поступил так, как должно..." – вождь людей Первого Дома, положивший едва ли не весь свой отряд в Топях Сереха. Я ведь помнил тебя юнцом, Барахир, когда же ты успел вырасти... вы становитесь мудрыми гораздо быстрее нас, люди. Грязь по колено, ветер полощет изодранное знамя, и от запаха гари кружится голова. Кто-то потом сказал, что король Фелагунд был слегка не в себе после боя, отдав Смертному свое кольцо и обещание помощи... Может быть. Но поступить иначе было невозможно.

...Измученный голос, ошеломленные глаза – "Я ни о чем не прошу, государь, но как мне жить без нее?" – Берен... Любознательный мальчишка, задающий огромное количество вопросов, азартный и непоседливый юный воин... если бы у меня был сын, я бы хотел, чтобы он в чем-то походил на тебя.

Берен, Берен...

Где оно, то единственное слово, способное стать твоим спасением? И если судьбы наши и связала нить Рока и предопределенности, то как же мне разорвать ее?

Молчание, молчание...

- Впрочем, что говорить о дружбе, Финарато. Особенно о дружбе со Смертными. Это либо судьба, либо игра. Иллюзия.

- Судьба никогда не способна стать иллюзией, Гортхаур. А играть дружбой... ты сам-то способен на это?

- А что такое судьба, Артафиндэ?

Играть дружбой... смешно – спрашивать об этом меня, Врага, Отца Лжи. Однако – спрашиваешь. И ты достоин дальнейшего разговора. Может быть, даже не просто игры ума, в которой нет места лжи и только.

Играть дружбой... Ну и вопросы же ты задаешь, Нолдо. Если бы не твоя жажда понимания – заплатил бы мне за такие слова. И дорого заплатил бы.

Способен я или нет... откуда тебе знать, на что я способен.

Но ты спрашиваешь. Врага. А это уже что-то.

И Темный Майя заговорил – чуть отстраненно, сжато, коротко, но свободно, чуть открываясь, давая понять суть, ощутить, – как разговаривал бы с каким-нибудь из своих учеников:

- Судьба – это то, что уже начертано, то, чему нет изменения. То, что должно в мире получить свое воплощение и продолжение, то, что вплетается в нить Противостояния, которую вы называете войною Света и Тьмы. Все проще... и сложнее. Это можно назвать Предопределенностью. В какой-то степени – и Замыслом. И когда ты попадаешь в эту нить, уже неважно, какой Путь ты избрал и на чьей ты стороне. Можешь даже пытаться стать вовне. Не удастся. Единственное, что остается – хранить верность самому себе. Нести в себе, в своем сердце – свои знамена. Может быть, тогда не будешь раздавлен роком. – Вздох – чуть снисходительный, с каким-то странным состраданием. – Судьба – это то, что, кажется, вы познаете на собственной шкуре.

- Может и так, Гортхаур. Но последнее дело – пенять на судьбу и просить иной дороги. Это – удел слабых...

- Здесь я, пожалуй, соглашусь с тобой, Финарато, – кивнул Саурон.

Глаза в глаза, мгновение не отводить взгляда – как мост между двумя берегами пропасти, как тонкая нить, которой не может быть. Как понимание. Мы оба идем своей дорогой – пусть даже не мы ее выбирали...

- Я не жалуюсь на судьбу, – Саурон усмехнулся. – В конце концов, могло не быть и этого...

Смотри-ка, Гортхаур, а у тебя иногда бывают проблески точных мыслей! Надо же – как верно и едко сказано... Финрод было сдавленно фыркнул, но, все-таки не сдержавшись, расхохотался – весело, открыто... на долю минуты, пока темная волна жара снова не накрыла его с головой.

Нахлынувшая слабость удушья снова сдавила горло, тяжестью легла на виски, закружила, завертела мир, бывший минуту назад пусть и не идеальным, но хотя бы устойчивым... Воздуха... хотя бы глоток... возьми себя в руки, Финарато! Нужно выпрямиться и, стараясь скрыть подступившее бессилие, незаметно прислониться затылком к стене – станет легче.

Жесткая рука легла на плечи, в губы уперся край чаши.

- Пей! Пей или заставлю разжать зубы...

Замечательно... не хватает еще только связать свою душу с душою врага, как с душою друга или брата. Брат мой, Враг мой... Похоже, я слишком далеко зашел.

Однако, есть то, что есть, отрекаться от этого бесполезно. Я не желаю твоей смерти, Нолдо. Твоей гибели. Мне не безразлично, умрешь ли ты в следующую минуту.

Я не желал бы твоей смерти. Если и желал бы – но помимо воли моей. Помимо меня.

Куда проще. Отвезти их в Твердыню, оставив это на совесть Властелина. Король Нарготронда – и Владыка Севера. Так, как это и должно быть. И что бы там ни было потом – не мои заботы. Я честно выполнил свои обязанности стража границ.

...Да уж. Не мой удел – пятнать кровью чужие руки. Поздно уже. (Невеселая усмешка – аскетический ответ всем мыслям и чувствам, не более чем.) Нет, вся кровь, которую я пролил и пролью еще – она будет на моих руках, и только моих. Гортхаур Жестокий – пусть! Сколько угодно. Я не отрекаюсь.

И я не буду спешить с гонцами в Твердыню. Потому что...

Потому что вражда неизбежно накладывает маски на лица. Но эти маски для тех, кто ею ослеплен. Для тех, кто не желает видеть лиц за ними.

Я не из них, Нолдо. Арафинвэон. Нам жить с тобою в одном мире, это неизбежность – с того самого момента, как корабль с Фэанаро, Огненным Духом, причалил в Белерианде. Что бы вы ни думали по этому поводу, как бы вы ни стремились увидеть мир без нас – это не так легко, как вам казалось и как вам уже не кажется. (Усмешка Саурона из просто невеселой превратилась в мрачную.) Мы все нужны миру, тебе этого не понять, пока ты ослеплен своей враждой, но – мы все нужны миру. И вы тоже.

Я помню об этом, когда убиваю вас. Что же делать, если вы не оставляете мне другого выбора. Мне, Повелителю Воинов Ангамандо, правой руке Владыки Мелькора. Если только смерть может утихомирить рвущихся убивать – пусть будет смерть. Спокойная, ледяная, бесстрастная – на острие моего клинка. На острие моего приказа. Моей воли.

Но сейчас в убийстве нет нужды. Потому что ты не привык носить маски, и маска, рожденная враждою, тебе внове. И она расползается, ломается, тает под властью усталости. И за нею я вижу черты лица.

Красивого лица. Лица тех, кто пришел в Эндорэ – любить, познавать, а не убивать.

И я не хотел бы убивать – таких. Лучше будь моим собеседником. Кто знает, может быть, ежели не станет одной маски – падет вторая. И мы сможем... нет, мы не сможем пойти одним путем. Я не буду искать в тебе друга, Артафиндэ. Это приказ. Самому себе. Но это будет началом Понимания...

И, как бы ты ни желал умереть сейчас, в моей власти – не позволить тебе этого. Ты мне пока что еще нужен, Артафиндэ.

- Напрасно ты пытаешься скрыть свою слабость, Нолдо, – заметил Саурон, когда Финрод перевел дыхание, и взгляд его снова прояснился. – Я учился и у Эстэ – меня нет нужды обманывать...

- У кого еще ты учился? – как можно ехиднее поинтересовался Финрод.

Саурон неопределенно пожал плечами.

- У многих... Сначала у Аулэ... но он нерешителен и слаб, и потому я недолго оставался с ним. У Ирмо... – Внимательный взгляд уперся в лицо собеседника. – И вижу, что ты тоже бывал там, так? У Эстэ... довольно долго, кстати, – Он усмехнулся. – Искал ученичества у Намо, которого тогда еще никто не звал Мандосом. Впрочем, он отказал мне, даже не объяснив причин.

- Это право учителя – отказать...

- Право, – согласился Саурон. – Ну, что еще... Я пытался найти ключи к своему пути даже у Ниенны, но не задержался у нее, поняв, что мой удел – не скорбеть о бедах мира, а действовать.

- Однако действия твои не найдут оправдания не только у меня, – горько улыбнулся Финрод, – но и у мира...

- Положим, не у всего мира, – хмыкнул Саурон. Кажется, уверенность Финрода его даже развеселила.

Финрод прикрыл глаза. Так дико и странно слышать здесь, в этих стенах, родные имена! Эстэ... Ниенна... Аулэ... Теплым ветром на миг веет от этих звуков... прохладная вода жарким полднем, ясное небо в слиянии Света – где оно теперь?

Черные крупные звезды Арамана колючими иглами впиваются в сердце, дыхание перехватывает от этого далекого и холодного света. Вздыбленными глыбами, яростным пламенем отрезано прошлое, пепел лег на волосы, а обледеневшая грязь узкой тропы между жизнью и смертью надежно укрыла то, что еще теплилось, словно неяркий огонек вот этой свечи, где-то на дне памяти...

Дерзко и тоскливо, словно вся бесконечная усталость вдруг скрутила жестокий узел:

- Может быть, твой учитель и одобрит их. Но он – не часть мира...

- Какой из учителей? – насмешливо поинтересовался Саурон.

- Последний, разумеется, – Финрод прямо и зло взглянул в глаза Майя. – Мелькор, Моргот...

И внезапно ледяными провалами в пустоту – взгляд Жестокого.

- Он – мой Властелин и ничто иное. Учителем моим он не является и никогда не был им.

Ярость, вспышка черного леденящего пламени. Ты слишком уж далеко зашел, Артафиндэ...

...Впрочем, были те, кто пытались зайти дальше. Они искупили смертью свои ошибки. Ты еще не столь виновен...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

После многих дней туманной сырости, после ночного дождя, ослепительно яркое, вырвалось наконец на свободу солнце. Даже Темный Майя, на что уж равнодушен к перемене погоды, и то непроизвольно щурился, когда, шагая по коридорам замка, попадал в полосы света, льющегося из высоких окон. Да, эльдар не упрекнешь в отсутствии вкуса – все в этих стенах рассчитано на то, чтобы как можно больше солнца дарило недолгое лето Белерианда. На лестницах полумрак, и таким неожиданным казался этот резкий переход от полутьмы к свету, что глаза не успевали привыкнуть к нему, и все виделось словно впервые, четче и резче...

А в комнате, выходящей окнами на юг, яркие лучи господствовали безраздельно. Занявшись уже под вечер чисткой оружия, Саурон с любопытством ожидал реакции того, кого должны были привести сюда через несколько минут... Интересно, какими будут его слова, насколько изменятся жесты – при дневном свете все выглядит совершенно иначе.

Тяжелая поступь орков и почти неслышные шаги эльда в коридоре, звон цепей, скрип открываемой двери... Высокая фигура на пороге между двух орков...

И Финрод непроизвольно зажмурился, отворачиваясь от яркого солнца, бьющего в окна.

После темноты подвала глаза еще не успели привыкнуть к свету...

Вот так же – ясным лучом в лицо – светились волосы Айканаро, когда он мчался навстречу. Такое же ясное утро, сторожевая застава на Ард-Гален, разъезд всадников, сопровождающий Финрода и Фингона до заставы – и всадник, летящий в зеленой траве с радостным криком: "Торонья!"... и волосы его пылают золотом, когда он бросается на шею брату...

Саурон поднял голову, небрежным жестом отпуская стражу, указал Финроду на тот же стул, где он сидел вчера.

- Садись, Финарато...

Казалось, он поглощен своим занятием полностью... или же просто старается скрыть неуверенность?

Молча и устало смотрел Финрод на Гортхаура пару секунд. Потом – почти ощупью – нашел стул...

Снова будем в молчание играть, да?

Не поддаться усталости...

...Нынешняя ночь была кошмаром, который не забудется никогда...

Когда он вернулся в подвал, Кальмегил шепотом признался, что они с Королем мысленно попрощались. Те, кого уводили на допрос ночью, не возвращались никогда. Словно вычеркнуты из жизни... А он, Финрод, вернулся. На что Фелагунд ответил все-таки словами старого Халнаха: "Не дождетесь..." Берен, услышав это, расхохотался – впервые за все время. Остальные не поняли – пришлось объяснять, и какое-то время в подвале стоял такой хохот, что один из орков заглянул внутрь – чего это пленные так развеселились? Его появление было встречено новым взрывом смеха... смеялся даже Финрод... а потом Берен и Эдрахил сердито выговаривали ему, задыхающемуся, что живой он все-таки нужнее для своего народа...

Финрод улыбнулся, вспомнив это...

Днем увели Кальмегила...

И привели обратно...

Эдрахил ехидно заметил, что у Саурона, видимо, появились новые методы ведения допроса. Кальмегил недоуменно молчал...

А ночью...

Откуда он вылез, этот огромный волк? Даже не просто волк – оборотень... Финрод был уверен, что знает все водостоки и проходы в своем замке – и не могло быть в этом подвале, служившем раньше кладовой, иного выхода, кроме крошечного отверстия для воды, откуда теперь поступал воздух. Но – есть... и глаза волка светились жутким светом, когда он медленно оглядывал притихших эльфов, выбирая жертву.

Кальмеги умирал долго... и Берен плакал от бессильной ненависти, а Финрод молча рвался из цепей, хотя понимал всю бесполезность этого... рвался, стремясь дотянуться до горла оборотня. И только когда все закончилось, и утраченное сознание вернулось к нему, он понял, что сбил руки до крови... но какая разница, если нет – еще одного?

Страшное оцепенение сковало всех. Значит, теперь – так?

Финрод пытался говорить с ними. Шутил из последних сил, стремясь вернуть к жизни. Они молчали. И уже перед рассветом, не зная, что еще сделать, чтобы разбить это тяжелое молчание не-жизни, он запел. Шепотом. Даже и не пение то было – он просто проговаривал строчки старых детских песенок, глотая слова, задыхаясь... и сначала один, потом второй голос неуверенно поддержали его.

Это была погребальная песнь для Кальмегила – и вызов Врагу...

А едва Ирмо даровал им недолгое забытье, как открылась дверь. И семь пар глаз с тревогой следили за уходящим наверх...

Ты изощренный убийца, Гортхаур...

Впрочем, одно полезное открытие Финрод все-таки сделал. В цепи, которой его приковали к стене, одно звено проржавело. Быть может... быть может...

Ведь должен же выжить хотя бы Берен!

Молчит Финрод. От усталости путаются мысли. Что еще ты скажешь мне сейчас, Враг мой?

То ли издевка, то ли судороги души – язвительный голос Саурона:

- Солнце светит, Финарато. Тебя это все еще радует?

Я жду твоего ответа, Артафиндэ. Чищу и без того чистый клинок – и жду. Полуобернувшись. Краем глаза наблюдая за тобой. Ну же! Ненавидь! Тогда все станет сразу значительно проще...

Саурон усмехается. Странная усмешка – ни злобы, ни радости. Словно привычная маска на лице.

...Тот, кто погиб по твоей вине, Финарато, тот, кому ты так изощренно солгал, уже назвал меня – Властелином Отчаяния. Был ли он неправ?

Я не хотел смерти твоего друга. Я хотел взять вас страхом. Я потом уже понял, что зверь способен не сдержаться и "догрызть" до конца. Ладно, одного раза вам хватит. А он, друг твой, был смел. Смел и красив, он тоже шел – любить и познавать, а не вести войну. Я был даже готов пощадить его. Взять клятву не поднимать на нас меча и отпустить с миром. Он сам отказался ее давать. Верность абстракциям, верность слепой вражде... жаль. Он выбрал свой рок, а кара непокорному оказалась не такой, какой я хотел. В любом случае, дело прошлое.

...И мне принесли моих учеников – с дротиками в мертвых уже глазах. И я – стоял и смотрел. Но у меня была возможность отомстить за них. Я ненавидел убийц. А ты, ненавидишь ли меня сейчас? Посмотрим...

Финрод устало взглянул на Врага.

- А тебя это удивляет, Гортхаур?

Ох, как же сложно выговорить хотя бы слово! Горло дерет как теркой... после сумасшедшей ночи голос не слушается совершенно – получается даже не шепот, а шипение какое-то.

Да, Гортхаур, меня это все еще радует. Над миром светит солнце. Это значит, что жизнь продолжается. Это значит, что в ней есть не только боль, кровь и смерть, но и светлые квадраты на полу, шелест листвы и щебет птиц, ласковое дыхание утра и ясная свежесть воздуха. Ты сам-то знаешь, Гортхаур, как много сил ты сейчас дал мне в этом выматывающем поединке воль? Ты только что вложил мне в руки оружие – оружие света и смеха. И надежды, которая затаилась где-то в глубине. Потому что я снова знаю – есть жизнь... А минуту назад в душе была лишь сожженная ненависть... Она и сейчас есть. Ненависть и усталость сплелись так крепко, что не разобрать – что где. Война продолжается...

С давних, детских лет привык Финрод воспринимать мир – красками. Множество оттенков самых разных цветов сопровождали его всегда. Сейчас в душе остались два – черный и багровый, цвета боли и горечи. Но от этих вот ярких утренних лучей заструился тонким ручейком третий – светло-зеленый, мягкий, цвет спокойствия... и... надежды...

Жаль, что мои друзья не видят этого. Запомнить, запомнить буйство красок и вернувшись, рассыпать ворох цветных картин в черноте подвала... Быть может, Берен чуть улыбнется искусанными губами... или Эдрахил тихо прошепчет что-нибудь вроде "А помнишь, Король, какой был дождь..." Когда мы выберемся отсюда, мы обязательно уйдем в лес встречать рассвет... Это обязательно будет... Если не здесь, то... А есть ли рассвет в Чертогах?

Финрод тихо улыбается... Чуть прикрывает глаза, подставляя лицо свету. Да, меня это радует, Гортхаур...

Саурон не оторвался от чистки клинка, и черные волосы, снова не перехваченные даже ремешком, упавшие на лицо Майя, надежно скрывали его выражение от взгляда Финрода. А голос бесстрастен:

- Удивляет. Когда погибали мои друзья или ученики, я ненавидел солнечный свет. Я ненавидел все, что может жить, и даже себя – за то, что бессмертен.

- Ненависть – не лучший способ усмирять боль, Гортхаур, – пусть едва слышно, но спокойно. – Ты не знаешь других методов?

Финарато, лжешь ведь. Хорохоришься. Или не лжешь?.. Или пытаешься себя убедить в том, что... Интересно, а что если вырвать тебя из власти минувшего, дать минуты забытья? Сломаешься ли потом, когда все вернется на круги своя?

- Один раз мы уже встречались, и я снял с тебя цепи, Нолдо. Посему не вижу смысла сейчас оставлять тебя скованным. Но не пытайся наделать глупостей.

Встал, откинул волосы со лба, подошел, коснулся цепей.

...Сбой. Кажется, тебе даже удалось расшатать одно из звеньев, Нолдо. Пожалуй, я в чем-то тебя даже недооценил; но все равно, цепи ты порвать не сможешь. Железо, откликнись... связываю волею и властью своей разорванное, укрепляю шаткое, сохраняю силу сильного – да будете вы незыблемы, как твердь, которой ныне принадлежите. Все... теперь можно приказать замку разомкнуться.

...Лязг падающих цепей. Привычная музыка.

Вернувшись к своему занятию, Саурон вновь сел напротив Финрода. Клинок покорно лег ему в руки.

- Я не собираюсь объясняться с тобою, Нолдо, по поводу происшедшего. Лучше налей себе вина, и поднимем поминальную чашу за твоего друга, Харальда. Если бы он дал клятву не поднимать против нас меча, он уже был бы свободен. Он ее не дал, он чист перед тобою. А я чтил твердость всегда. И во всех.

Майя плеснул чашу себе.

Я не лгу тебе, Финарато. Что бы ты там ни думал. Я выпью эту чашу с ясным сердцем. И посмотрю на тебя...

Серебряный кубок, явно созданный Элдар, вопреки всему возможному очень гармонично смотрится в руке Саурона – узкой руке с длинными пальцами, глядя на которую, первой приходит мысль – ею можно больно ударить.

Удар... удар... сколько их еще будет? Даже если слова твои искренни, Враг, это не меняет ничего. Даже если я и поверю тебе сейчас, все равно эти три имени останутся тремя ножами в сердце. Линтаро... Нэндил... Кальмегил... и еще будет – сколько?

Так... только крошечную долю секунды помолчать, чтобы восстановить дыхание – слишком резка боль памяти, а потом нужно ответить. Ты изощренный убийца, Враг! Кто еще мог бы сожалеть об убитой самим им жертве?

Финрод медленно поднялся, налил вина и себе. Медленно, неторопливо, не обращая внимания на Саурона, словно и нет того здесь, поднял ее. Сдув с лица растрепанные пряди – шепотом, глядя на запад:

- Да пребудет покой с вами, друзья мои и братья. Нэндил, Кальмегил, Линтаро, пусть будет легкой ваша дорога в Чертоги Судеб. Намо Судия, прими власть над их душами и подари им покой и милость твою. Манвэ светлый, даруй им прощение. Да будет так...

До дна... по глотку – за каждого...

Сколько раз за последние годы приходилось ему произносить эти слова? У походных костров, в тишине тронного зала, по колено в грязи на поле битвы... и наконец, в темноте подвала... Но привыкнуть к этому все равно невозможно...

Они свободны, Гортхаур. И быть может, в Чертогах им лучше, чем здесь. Как бы ни было...

Так же неторопливо Финрод опустил чашу, поставил ее на стол, аккуратно проводя ладонью по узорному ободку. Тоже ведь сделана кем-то из моих друзей... Сел и так же, как и раньше, сплетя пальцы, задумчиво посмотрел в окно. На подоконник опустилась ветка клена...

- Да пребудет с ними покой и да простит Судия одному из них совершенную ошибку... если он, совершив ее, попал в Чертоги Судии после смерти, – Саурон договаривает это с серьезным выражением лица, в его голосе нет ни издевки, ни злого торжества.

Чаша выпита. До дна. Понимай мои слова, как хочешь, Артафиндэ.

Значит, его звали Линтаро.

Несчастный мальчик... А ты, король, виновен перед ним больше, чем можешь предположить. Если б ты ему не солгал, он мог бы остаться жить. Я помню его глаза – слишком свежее воспоминание пока еще, – хотя сколько таких взглядов впивались мне в лицо. Глаза – светлые, хранящие память ветра и морской волны. Глаза, в которых стыли ужас, безнадежность, ненависть за "мою ложь", вера в тебя... Я разговариваю с тобою в определенной степени его милостью: когда я сказал ему, что такая "правда" не может быть ценою за твою жизнь, он выдохнул, хрипло, отчаянно, закашлялся:

- И что? Ты теперь будешь пытать его, чтобы узнать "истинную правду", Властелин Отчаяния?

- Может быть. Ты ничего больше не сможешь сделать.

...И белое, смертельно белое лицо в темноте покоя. Расширенные глаза, зрачки, затопившие радужку, мучительно полуоткрытый рот – кажется, тебе не хватало дыхания, Нолдо. Ты был молод и слаб. На месте твоего кано я не взял бы тебя с собою туда, где Смерть может встретить и усмехнуться окровавленным ртом. Смерть и Боль.

- Лучше пытай меня, Гортхаур...

Безумец. Ребенок. Это надо же так – открывать слабые свои места на одном выдохе и вдохе; еще немного, еще пара "случайных" фраз – и ты, сломив гордыню, будешь чуть ли не сапоги мои целовать, чтобы я пальцем не коснулся того, кто тебя предал. Я б так и пошутил, если б не было противно.

А он, кажется, умирал на месте от моего молчания, я б даже начал его жалеть, если б умел.

- Возьми мою жизнь за жизнь Короля, Гортхаур! Хочешь, проклятый, я буду корчиться от боли и ужаса на твоих глазах, хочешь – я буду кричать под бичами твоих орков... я виновен лишь в том, что сказал тебе правду, неугодную тебе!..

Ребенок... совсем еще ребенок. Мучительно бледное лицо. Рот, сведенный судорогой. Как же ты меня сейчас ненавидишь. И как любишь того, кто совершенно напрасно повел тебя на смерть за собою...

- Есть ли у тебя хоть одна битва на счету, Элда?

- И не одна, Враг. – Кажется, это воспоминание придало ему сил. Так даже интереснее, все равно ты – лепесток пламени, бабочка в моих руках.

Есть... и что. В битве враг не имеет власти над твоею душою, над твоим страхом, над теми, кого любишь. Битва уравнивает всех перед лицом Боли, Смерти, Победы и Поражения. Перед лицом того, что произойдет в следующий момент. А здесь вы – бабочки в моих руках. В руках победителя, который совершенно не настроен как-либо вас щадить.

...Кстати. Почему бы не дать тебе возможности, дитя. Твоя любовь к Королю стоит того. И не идет вразрез с моими планами.

- Говоришь, взять твою жизнь за жизнь Короля? Почему бы и нет.

Надежда, вспыхнувшая в твоих глазах, как свеча во мраке. Вера в солнце – не для себя. Дитя, дитя...

- Что ж, Враг! Убивай меня. – Дерзость, решимость, стиснутые упрямо губы... и всплеск страха боли в глазах, который ты способен подавить. Ты считаешь, что все так неплохо заканчивается. Ты считаешь, что все так просто?..

- Убивать? Ты, кажется, не понял меня. Зачем мне твоя смерть, Нолдо? Смерть просто обрывает связи и оставляет фэа без защиты. Что мне в ней. Еще одним врагом – из тысяч – меньше? Мелочи, Нолдо, когда-нибудь ты это поймешь. А вот жизнь твоя – это другой разговор. Живые слуги мне нужнее мертвых врагов. Клянись мне в верности и служении – это будет выкупом.

Кажется, этого поворота он не ожидал. Лицо побелело еще больше, хотя казалось – куда уже. Пошел отсчет мгновений, отсчет ударов сердца. Я не торопил. Я молчал, придав лицу как можно более безразличное выражение. Потому что в любом случае я знал исход.

И не мешал тебе терзаться сомнениями в собственное удовольствие.

- Будь ты проклят, Враг... – Отчаяние. (Ты не первый, Элда, – Осанвэ.) – Да будет так... – стиснутые губы с таким трудом размыкаются, безнадежность и бессветие сжимают тебя в свои тиски. Ты не первый, кто ломается на моих глазах. – Клянусь тебе... – Смолк, не зная, что сказать, и можно ли говорить дальше. Я погасил свечу.

- Клянись Ночью, в сердце которой я принимаю твою клятву.

- Клянусь Ночью, в сердце которой я даю тебе эту клятву, в верности и служении тебе, Гортхаур Жестокий, если эта клятва, павшая проклятием на меня, названа ценой за жизнь Финрода, государя Элдар Нарготронда.

- Властью Тьмы и Ночи, в сердце которой прозвучала твоя клятва, я принимаю ее, и отныне ты будешь зваться просто – Морэдэль, Темный, – бесстрастно, равнодушно, как было уже несколько раз.

Клятва прозвучала и оковы пали у его ног. Он, кажется, не заметил этого. Еще бы. И – вскинута золотоволосая голова:

- Но я хочу видеть, Владыка, – все-таки тень издевки в голосе, еще не сломлен совсем, – как ты сдержишь свое обещание.

- Ты увидишь это. Финарато Арафинвион уедет в Ангамандо живым.

Падаешь... как подкошенный, не успев даже вскрикнуть... или не хватило голоса? Да, ты же ожидал, что "жизнь" означает еще и свободу. Так надо четче формулировать, ваши абстракции вас погубят, Элдар.

...Кажется, не выдержал. Подойти, склониться к нему, посмотреть, бьется ли сердце, бьется ли, пульсирует ли жилка на шее... нет. Не бьется. Мало же тебе надо было. Оно и к лучшему, что ты умер, Элда. Ты слишком слаб, чтобы служить мне.

Но тебя хватило на то, чтобы переступить через себя во имя того, кому был верен. Я принял твою клятву, твой выкуп. И твой Король уедет живым в Ангамандо. Я не нарушу своего слова.

Более того, я буду милосерден к тебе – твой Король не узнает об этом. Во всяком случае, от меня.

И что теперь твоя фэа... в Чертогах ли Нуруфантура будет ожидать своего часа, или останется безвольным и беспамятным призраком около меня, здесь? Что мне за дело. Ты не был нужен мне.

И ты виновен перед ним, Артафиндэ. Но по закону чести я не буду рассказывать тебе это, ткать видения...

И довольно прошлого, пусть и недавнего. Вернемся к настоящему. Ты, кажется, хочешь разговора, Финарато? Или как мне тебя понимать?

- Ненависть, говоришь, не лучший способ? Не спорю. Что лучше, Финарато? Прощение? А простишь ли ты мне смерть троих своих друзей? Безразличие, спокойствие, отрешенность? Ну что ж, ты перед лицом своего испытания; пытайся – если получится. Отмщение и забытье? Так это та же ненависть, просто ступени, ступени, пересчет. Или что-то еще? Что же? Ты, кажется, говорил, что я, вроде бы, сам люблю задавать вопросы? Вот я и задаю.

Опустевшая чаша... пустой кубок, усталость, опустошение. Все, что было – ушло в дар тем, кого этим смертельно заздравным тостом проводили в дорогу. Это не первый кубок, который я пью. Правда, у нас принято поднимать такие кубки молча.

Сколько их было за все мои века... Я провожал так многих воинов моего отряда; когда не было кубков, чашей служил шлем ближайшего друга погибшего. Я провожал так своих учеников; никто из них не перешагнул порога зрелости, кажется, мое проклятье распространяет свою силу и на них, только они же Люди, они слабее, им это стоит дороже, чем мне, Айну. И провожать... и смотреть в выколотые глазницы, стоя с кубком вина над двумя мертвыми телами: "С вами мой голос, с вами моя рука..." – Мысленно. Это осанвэ догонит вас на Неведомом Пути, узы рвутся по мере того, как коченеют тела...

Теперь я провожаю моих врагов. Что-то новое. Хотя нет, суть не меняется, суть все та же.

И я волен считать, как мне угодно будет – есть ли моя вина перед двумя из них, нет ли ее...

Взгляд Саурона внезапно становится далеким и отрешенным, он проводит узкой рукою по лбу, словно впечатывая в память свое наваждение, словно останавливая мгновение. Кажется, можно успеть – схватить меч, лежащий у него на коленях, и... но это только иллюзия. Только шевельнись, Нолдо – и прояснится взгляд, и рука снова властно ляжет на рукоять.

Но пока его взгляд далек и даже тени скорби мелькают в нем.

Финрод медленно, беззвучно выдохнул. Сотни вопросов терзают душу... но – ни слова, ни звука.

Кто?

Что значат эти слова – "ошибка"?

Что случилось с ним? Кто же, кто? Линтаро? Нэндил?..

Нет, полно... Если и совершил кто-то деяние, за которое стоит наказать, смерть все равно оплатила все. И как бы ни было, Гортхаур, над душами эльдар у тебя нет власти. Они уйдут по звездной дороге в Чертоги Намо, и только он – он и никто больше, слышишь, никто! – не властен распоряжаться ими... Да будет легкой ваша дорога, друзья мои...

Линтаро... мальчик, недавно взявший меч. Он едва успел принести присягу, как началась война. И даром, что молод, но сражался отчаянно, не дрогнув перед стеной Пламени, затопившего Ард-Гален. И каким огнем засветились его глаза там, в Топях Сереха, когда он услышал отчаянное "Айя!", и отряд Барахира ринулся с холма в жидкую грязь. И первый из десятерых он шагнул в круг в центре Тронного зала Нарготронда, когда в безмолвной тишине слышно было дыхание и стук сердца каждого из находящихся там....

Три имени падают каменной осыпью. Три имени...

Но все-таки светит солнце...

Ты задаешь вопросы, Гортхаур, но стану ли я отвечать на них? Как я смогу объяснить тебе, что такое – рождаться и умирать заново, и снова рождаться после каждой смерти... потому что солнце все-таки светит. Ступени... ненависть, безразличие, спокойствие, надежда... Ступени возвращения к жизни. Я думал, что не смогу больше жить, когда яростный костер унес с собой двух моих братьев. Думал, что в душе остался лишь выжженный черный пепел. Думал, что небо навсегда затянет тучами. Нет, все-таки нет... и помогли мне понять это – Люди. Дар Смерти – дар или проклятие? Что помогает им выжить и жить наперекор всему? Что заставляет Берена все-таки улыбаться после сотен смертей, после стольких кровавых лет? Он попытался научить меня этому... и король Нарготронда оказался неплохим учеником.

Потому что солнце все-таки светит...

А объяснять – не стану. Догадывайся, если хочешь...

Молчит Финрод, сжав сплетенные пальцы...

А Саурон смотрит на него с несколько бесстрастным сожалением.

Финарато... ты ни о чем не догадался. Моя надежда, пожалуй, в том, что я знаю, что ни один из моих учеников, ни один из моих воинов, никогда не посмеют пожертвовать собою за меня.

Смешно, вспоминаются всякие милые нелепости походной жизни...

...Когда меч противника скользнул по рукаву и вспорол ткань, не тронув тела. И потом, после боя, сидя на своем плаще, расстеленном по осенней листве, он, Саурон, тихо ругаясь под нос себе, зашивал ткань одеяния, руками, не привыкшими к игле и нитке. И злился, пожалуй, не столько тому, что получается не ахти как, сколько тому, как нелепо и даже смешно он сейчас выглядит в глазах своих воинов. Точно – один из них даже не выдержал, самый молодой, один из тех, кого он сам учил держать оружие:

- Повелитель, позволь, я зашью... – Робко.

- Нет. – Лаконично, категорично. Не хватало еще такой формы жалости.

- Но, Повелитель, я же умею, меня матушка учила...

- Когда в сражении мне отрубят руку, я вспомню об этом.

Смеялись все. И сам он тоже.

...Никто из них не посмеет – пойти куда-то, гибнуть за него. Никто не посмеет таким образом его предать.

Ученики мои, воины мои. Моя надежда. Надежда, рассыпающаяся под взглядом Властелина, если бы не который, все было бы на несколько порядков проще – и управление, и война, и мир. Но полно. Такие мысли надо убивать.

Ученики мои. Люди. Которые не предадут, не сломаются, там, где сломался Элда. Что, Люди в принципе сильнее духом?

Нет, не так. Кальмегил, последний, отвечал ему так, как отвечал бы врагу любой из его учеников. И дело лишь в том, что Элдар предпочитают "не омрачать свой дух" до срока. То есть, не иметь защиты от боли. Кто-то выдерживает, а кто-то нет...

Молчишь, Финарато. Потому что нет сил говорить. А есть силы только сидеть и терзаться раздумьями и догадками. Я ничем тебе не помогу.

Почему бы и не помолчать в ответ. Мне тоже есть, что вспомнить. И посмотреть на твое молчание, которое более откровенно, чем любой разговор.

Молчит Саурон, снова принявшись за клинок.

Финрод медленно обвел глазами комнату – при ярком свете она выглядит совсем иначе, чем вчера, – отмечая все изменения, которые произошли здесь за годы, минувшие со времени штурма. Да-а-а... постарались же орки! Стены эти словно осиротели, пыль в углах, книжные полки – и как еще уцелели? – висят как-то вкривь... да и свитков на них, кажется, заметно поубавилось...

Эта была комната брата. А вон в том углу, над кроватью, всегда висела лютня и рядом два меча. Мечей, конечно, уже нет... А лютня – цела ли она?

Словно наяву прозвучал рядом глуховатый голос Ородрета: "Не знаю, что было сложнее – нотную грамоту учить или фехтовальные позиции..."

Милый, милый брат... Как ты там сейчас, один, справляешься?

- Узнаешь книги, Нолдо? – спросил с интересом Саурон.

- Узнаю, – откликнулся Финрод, водя глазами по полкам. – Только было их здесь гораздо больше. Орки на растопку пустили?

- Увы, да, – серьезно проговорил Саурон. – Не все, но многое... А вот этим книгам повезло – я успел взять их к себе.

- Много узнал нового? – Ехидно и горько.

- Не то, чтобы очень... – Так же ехидно прозвучало в ответ.

Финрод перевел взгляд от полок...

Лютня? Та самая? Кажется, да... откуда бы здесь иная. И даже все струны целы...

Застонали руки – так захотелось коснуться прохладного грифа. Сколько времени он не брал в руки инструмент? Неделю? Год? Вечность?

Саурон достаточно сосредоточенно полировал лезвие меча, почти не глядя на Финрода. То ли доверие, то ли пренебрежение – не понять.

...Что ж, это даже интересно, насколько ты сломлен, Артафиндэ.

Отрешенный взгляд, ответы и вопросы невпопад, затягивающееся молчание, такая смешная гордыня... и взгляд – на лютню, на книги, на что угодно, блуждающий по комнате. Дыхание неровное, с хрипом; как бы ты ни старался улыбаться и глядеть мне в лицо, не отводя глаз, – этого-то ты не скроешь, если не заставишь себя ежесекундно думать об этом и только об этом. Если уж ты считаешь, что ты на допросе, и намерен держаться соответствующе, то на допросе нужно учитывать все, Нолдо. Как и то, что твой взор, обращенный прямо мне в лицо, все чаще и чаще подергивается туманной дымкой-поволокой. Ты думаешь, что я слеп и не замечу этого? Смешно. Я допрашивал многих. И многих ломал в руках своих, как ненужные клинки мертвых воинов.

Интересно, насколько сломлен ты, Артафиндэ. Когда воин перестает смотреть на клинок в руках противника, это уже показательно. Было же несколько моментов, когда ты мог бы попробовать – метнуться, выхватить его из моих рук, попытаться нанести удар... и тебе, кажется, даже не пришло это в голову. И это, готов поклясться, не "благородство" – такие красивые жесты непростительны, когда ты пленник в крепости, когда-то бывшей твоею, когда ты кано и отвечаешь за свой отряд, когда перед тобою Враг. На такую глупость не способны даже самые светлые мечтатели среди вас. Это – излом воли, Артафиндэ.

Насколько?..

- Как же тебе удалось стать королем воинов, менестрель?

- Веришь ли – сам не знаю, – серьезно, но с глубоко скрытой насмешкой ответил Финрод.

Не воинов, Гортхаур. Вернее, не только воинов. Эта земля научила нас многому, взяв в свою очередь достаточную цену. И грустно слышать – пусть даже от Врага – что нас считают прежде всего воинами... нас, ценящих слово и мастерство гораздо больше, чем просто умение выживать... Как же мы стали такими?

А короны этой я не желал. Но когда за тобой идут – потому ли, что верят, или просто оттого, что больше не за кем, – то нужно идти вперед, а уже потом спрашивать себя, достоин ли ты этого. Или не спрашивать вовсе, а просто делать так, чтобы шли и впредь...

...Шли и впредь – себе на беду...

- Ты не воин, Артафиндэ. Достаточно забавно, не находишь ли – то, что ты в первую очередь обратил внимание на сохранность книг, на наличие лютни в комнате и совершенно не заметил, что пару раз я так держал клинок, что ты мог хотя бы попытаться выхватить его из моих рук, нанести мне удар. Я не говорю, что это удалось бы тебе, – Усмешка. – Но воин использовал бы любой случай. Путь воина – не твой путь, Нолдо, ты и проиграл, в конце концов, потому что пошел не своим путем. Подарил голос свой той Песне, которой не было места в нем.

- Судя по всему, ты не огорчен этим, Гортхаур... – Полувопросом-полунасмешкой.

Мог бы. Мог бы попытаться. Но я, хоть и менестрель, а все-таки видел, что сил могло не хватить... вернее, точно не хватило бы. Попытки, заранее обреченные на неудачу, бесполезны... лучше подождать, пока не представится более реальный случай.

- Нет, конечно, не огорчен. Это действительно забавно...

Язвишь, язвишь. На это у тебя силы есть? Значит, это не последнее твое испытание.

Наверное, это вправду забавно, Гортхаур. Но самая худшая пытка для того, кто умеет слышать и сплетать звуки – потерять эту способность. Зачем она мне – здесь? А все-таки тянутся к струнам пальцы... голоса нет, а из сердца рвутся мелодии...

Я лучше промолчу...

Тишина... благословение, данное милостивыми Валар... тишина. Она священнее всех иных даров, потому что лишь в тишине можно услышать не только себя самого, но и тех, кого любишь... тех, кто далеко...

Ведь это тишина ночью звучала дождевыми каплями, шелестела ветвями, опадала багряными листьями. Долетит ли эта мелодия до того, кто – неизмеримо далеко – вслушивается в шаги за дверью, надеясь услышать, увидеть, дождаться... дождаться их, проклятых, но все равно любимых...

Отец...

Я должен бы ненавидеть ночь за то, что в ней существует боль. Но когда в звучание отчаяния вплетается серебряная флейта тишины, боль умолкает...

Тишина моим станет именем...

И всем нам ведомо это...

Всем... кроме Смертного. Дан ли ему этот дар – слышать во тьме?

Шорох прервался – Саурон закончил полировку лезвия, любовно оглядел клинок, смахнул с него несколько несуществующих пылинок и отнес его к камину, прислонив к углу выступа стены. Не убрав в ножны.

Слишком близко – к стене...

А сам отвернулся к карте, высчитывая что-то, шепча про себя цифры. Спросил, не оборачиваясь:

- Видишь карту, книжник? – Все с той же иронией. – Составлена вами же, кстати, она достаточно подробна, чтобы не бросать ее в огонь. Взгляни. – Тонкие пальцы Черного Майя скользнули по пергаменту. – Как ты думаешь, Финарато, сколько дней понадобится, чтобы доехать отсюда до Ангамандо?

- Ты что же, ни разу не ездил отсюда в Ангамандо? – устало откликнулся Финрод.

- Ездил. Но то был я сам, а то – гонец, человек, с моим письмом. У него иная выносливость, и лошадь другая, и дорога отсюда опасна...

- Вам – опасна?

Как удобно стоит клинок, как близко...

- Увы, да, нам. Барад Эйтель еще стоит, и ты это знаешь, Нолдо. Но надо же мне знать, наконец, что мне делать с вами. И что мне делать с тобой, король Нарготронда...

Ослеплен?

Нет, Враг мой... Ибо смотрел я не глазами. Глаза могут ошибаться – но не ошибается сердце...

Ты, быть может, неплохо знаешь сыновей Феанора. Но и я тоже – знаю своих братьев.

...Никогда не было особенной любви между сыновьями Феанора и детьми Финарфина – слишком замкнуто держались первые, и по праву младшей крови не приближались к ним близко вторые. Но если с Тройкой дружили младшие арфинги, то Финрод тянулся к старшим Феанариони.

Маглора Финрод любил. По-настоящему, как старшего брата, которого у него не было. Их дружба, начавшаяся в Амане, не сгорела, хвала Эру, в пламени Лосгара, не лопнула, сдавленная льдами Хэлкараксэ, стала лишь прочнее. На мгновение словно вспыхнула рядом летящая улыбка Златокователя – малыш, ты что? Мы помним тебя...

А Маэдроса – пусть на расстоянии, но уважал. Всегда. Что бы ни было, как бы ни было. Потом к этому уважению прибавилось и восхищение – восхищение мужеством, способностью признать чужую правоту, умением понять другого... и принять, наверное – пусть даже вопреки мнению остальных братьев.

...Алым сполохам в Лосгаре никто из нас тогда не поверил. Даже когда нам пришлось признать очевидное, понять, что преданы, – мы не верили этому. Нет, верили... но не все. Потому и шли – с одним лишь желанием дойти, взглянуть в глаза тех, кто были друзьями, услышать и узнать, что все-таки ошиблись, что не могло случиться такого, не могло, что братья навсегда останутся братьями, что все это лишь козни Врага.

Потому и дошли...

И если моя вера не оставила меня до сих пор, то и тебе ее не отнять.

И уж тем более не мог совершить такого Майтимо. Тот, кто сам единожды побывал в руках Моргота, не пошлет на смерть никого из живых. Потому что это – превыше сил всех Эрухини...

Нет, Жестокий. То, что ты говоришь, быть может, верно с точки зрения рассудка. Но нелепо – настолько, что даже не обидно. Мне остается лишь улыбнуться в ответ...

И вновь тишина повисает над миром...

- Безумие имени Трех Камней. Проклятье не только Нолдор, но и Белерианда, – Саурон стоял у окна, и ветер шевелил его волосы. Темный силуэт на темном фоне подступающей ночи. – Так и должно было быть... – Непонятно к чему. – Нолдор идут на принцип, Владыка идет на принцип. Жертвуя миром. Как же я от этого устал... – Еще один момент случайной откровенности, такой недолгий. – Будь моя власть на то, будь эти камешки в моей короне – я бы их сейчас сам, своими руками, загнал бы в глотку вашему Смертному и приказал бы отвезти его к самым вратам Химринга. Чтобы посмотреть, как утонченные Фэанариони будут потрошить его, перегрызая по ходу глотки друг другу. По крайней мере, эта нить была бы на том доплетена. Но Камни слишком сильно связаны с тем, что предпето, и самим временем, чтобы это было в моей власти...

А, может быть, и в моей.

Вопрос лишь в том, чтобы вовремя встать на пути тех, кто думают, что они всесильны. Встать и нанести всего один удар. Или не помешать его нанести...

...Остановиться. Об этом еще рано думать.

Вязкий свет восходящей луны пролился на пол...

- Ладно, Финарато, – Саурон задумчиво взглянул в окно. – Дело к ночи. Что ты скажешь мне? Ты можешь остаться здесь пленником, вернувшись к своим, в подвал. Можешь – гостем, правда, несколько ограниченным в свободе – ты не покинешь пределов крепости и не сможешь носить оружие. Тем не менее, это все-таки лучше, чем... Выбирай.

Издевательская улыбка ползет по губам Финрода, шире, шире... и не выдержав, он начинает смеяться – взахлеб, отчаянно, зло, до рези в горле... и валится, сползает на пол, задыхаясь...

...и падение обрывается. Остается только непривычное, незнакомое чувство обнаженности души – мерцающим стебельком теплого света на раскрытой ладони мира.

И прикосновение Тьмы, овеянной Пламенем, которая, оказывается, может быть еще и целительной. Отсчет мгновений – дробная весенняя капель, падающая в вечность, тихий смех луны, воздух в лицо... и мираж исчезает, как только проясняется в глазах. Исчезает, как только Жестокий отводит взор.

Целитель?

Но я не приму от тебя помощи, Гортхаур...

Пошатнуться, встать, цепляясь руками чуть ли не за воздух. Опереться о стену.

- Гортхаур, – выговорить наконец, скользя по тонкому лезвию иронии и невыразимо ехидной благодарности, которую можно испытывать к Врагу, – ты самый гостеприимный хозяин, каких я знал когда-либо. Прости, но вынужден отказаться от твоего любезного предложения. У меня нет желания общаться с тобой... Я вернусь к своим.

- Нет, Финарато, – взгляд Саурона холоден и тяжел. – По крайней мере, сейчас ты никуда не вернешься. На эту ночь ты останешься здесь. Спать. В этой вот комнате. Прямо сейчас – ложись и засыпай. А я займусь делами...

Ты не сможешь сопротивляться сейчас, Нолдо, ты слишком измотан. Поэтому уснешь быстро, очень быстро. Я умею ценить стойкость, враг мой...

Сумрачное покрывало окутывает, заставляя подчиниться. Слова отдаляются, исчезают, весь мир тонет в наползающей темноте, уплывает, уплывает... Тихие волны подхватили маленький корабль, мягко понесли прочь от скалистого берега...

Подложив под голову Финрода свернутый плащ, Саурон вернулся к столу. Аккуратно разложил бумагу, очинил перо. И задумался.

Если это твои шутки, Владыка, то хотя бы предупреждать надо...

Чьей же милостью мог пройти Завесу Смертный? Какой же рок или чья же воля могли вложить руку дочери Синголло – в его руку? Что ослепило Синголло, лишило его разума? Какой же рок? Чья же воля?

Все нити сходятся только к одной фигуре в одеяниях Тьмы...

Владыка, ты мог пошутить – так. Сплести новую нить. Создать новых мучеников. Новую легенду. Продолжение истории мира.

Впрочем, мне ли знать, что движет тобою, ежели это твоя игра.

Можно было бы ничего не писать, есть то, что Элдар называют осанвэ. Но осанвэ в этом случае – открыться полностью, не оставив себе ни единой тайны, ни единой мысли или чувства, неведомых Властелину. Нет. Этого не будет.

"От Гортхауэра, Повелителя Воинов Твердыни – Мелькору, Властелину земель Севера..."

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Предзимье, предгорье, и в скалах даже не развести костер – нельзя. Холодно... Танец на камнях – чтобы согреться, потому что вина не хватает. Холодно... Небо хмурится, сыплется поземка...

Это обруч короны сжимает виски? Почему так тяжело дышать? Артаресто, брат мой, прошу – останься, не провожай нас. Видишь, начинается метель...

Тьма, тьма вокруг, и снова вздрагивает на цепи Харальд, и снова ненавидящие глаза Берена следят за волком, и крик затихает под низким потолком. Ты не получишь его, тварь! – Финрод рвется из цепей, калеча руки в безумной попытке освободиться... ты не получишь его, нет!

- Нет... – отчаянным шепотом кричит Финрод... и рывком садится на скамье, выпутываясь из кошмарного сна.

Мгновенно вскидывается Саурон – и жесткая готовность к немедленной атаке на лице его сменяется усмешкой.

- Что-то не то приснилось, Финарато?

Секунду совершенно сумасшедшими глазами – в пространство... Это всего лишь сон.

Ослабев от нахлынувших образов, Финрод повалился на скамью, вновь погружаясь в мгновенное забытье. Тонкое запястье охватили сильные ледяные пальцы... и инстинктивно он попытался вырваться.

- Не дергайся же, Нолдо! – Саурон нащупал жилку пульса; через несколько секунд отбросил его руку. – Почти здоров... Хрупкие же у вас сердца!

- Что ты знаешь о наших сердцах, Гортхаур, – прошептал Финрод, садясь, с силой проводя по лицу рукой, стирая остатки сна.

- Что? – не расслышав, иронически переспросил Саурон.

- Долго я спал?

- Чуть больше суток. Сейчас полночь.

Больше суток! Ирмо, Владыка Снов, ничего себе! Что же должны сейчас думать остальные, не дождавшись короля с этой "беседы"? "Хвала Эру, ты жив, государь! А мы ведь тебя почти похоронили..."

Хороша картина – спящий в покоях Саурона король Нарготронда. Ведь, наверное, и охрана стояла у дверей...

- Ты спал, не шелохнувшись, сном младенца, Нолдо. Вот посмеялись бы дивные эльдар – государь Финарато почивает в гостях у Жестокого, который в это время чинно занимается стихосложением...

- Не знал, что ты пишешь стихи, – отозвался Финрод вполне мирно, тряхнув головой.

- Ты многого обо мне не знал, Нолдо, – хмыкнул Саурон. – Впрочем, не ты один. Я, видишь ли, с вами общаюсь, в основном, на иные темы.

- Догадываюсь...

- И, пожалуй, ни с кем из вас о стихосложении мне говорить не доводилось. С вами сложно беседовать на такие темы – ваши стихи слишком правильны и безупречны – часто в ущерб смыслу. Вы идеально держите размер и рифму, даже там, где этого делать и не нужно. Думаю, здесь все дело в присущей вам любви к порядку и нелюбви к переменам. Валинор, конечно, не остался таким, каким я его могу помнить, с тех пор, как туда пришли вы, но вряд ли он совсем уж изменился. Скорее, вы – его дети. Что ж, я рад, что я не остался там.

- Не скажу, что ты не прав, Гортхаур, – медленно проговорил Финрод, – хотя то, что ты прав, тоже не скажу. Дело здесь не в любви к порядку... скорее, в любви к гармонии. И именно поэтому любая погрешность так явственно видна – если рифма идеальна, сильнее и ярче становится смысл. Впрочем... что это ты вдруг? – не удержался он.

- Считай, что мне давно не попадались такие собеседники, Финарато, – серьезно ответил Майя. – С кем мне здесь говорить на такие темы – не с орками же?

- С ними поговоришь... – хмыкнул Финрод. – Ну, а люди, которые служат тебе? Они что же?

- Как тебе сказать, Нолдо... Они чувствуют и видят мир иначе, чем вы, иначе, чем мы. Они предпочитают Песнь клинка – Песне Слова. Что неудивительно – они дети войны, идущей из века в век. Их краткий срок иной раз не выходит за пределы войны. Но они не умеют действительно познавать и ждать, они – дети перемен и творцы перемен...

- Не так уж это и плохо, Гортхаур, – улыбнулся Финрод, и улыбка его была искренняя, хоть и чуть печальная.

Непонятная и странная мелодия в музыке мира. Люди. Те, кто Пришли Следом. Следом ли? Гости с неведомого пути, странники в этой жизни – кем вы были, кем будете потом? Куда уходите?

Мы слишком завязаны на прошлое. Вы – на будущее. В нас – память веков. В вас – любопытство. Мы – закат, наверное, а вы – восход. Мудр Отец наш, и все в Его замысле гармонично, несмотря на то даже, что вмешательство Тьмы исказило ваши души, Люди...

Если бы можно было открыться, рассказать – не врагу, а тому, от кого можно услышать и узнать столько нового... рассказать о том, как радостно ему было видеть эти глаза взбудораженных юнцов на лицах взрослых, отвечать на вопросы и спрашивать самому, учить и учиться столь многому, что захватывает дух, показывать и смотреть, объяснять и понимать... Эта земля – сама дитя перемен, и она подарила тем, кто пришел к ней с миром, радость изменений... которых, правда, хотели не все. Время, что в Амане текло неторопливой полноводной рекой, здесь бурлит торопливым горным ручьем, обжигающим кожу ледяными иглами, но бодрящим морозной свежестью утра. И оно захватывает – так, что возвращение к прежнему кажется бледным и ненужным.

Сколько из нас захотели бы вернуться?

Многие. Но не все. Теперь уже – не все...

А я сам?

Не знаю...

Не цепь клятвы или рока держит меня здесь – любопытство. То, что несет в себе новое, то, что манит за собой – пусть и в неведомое... нам ли бояться этого!

И так все интересно...

- Они не умеют ждать, здесь ты прав, Гортхаур. Но насчет неумения познавать – это ты зря. Есть то, что не дано познать нам или вам, – едва не сказал "нам с тобой", – но это с легкостью схватывают они и несут дальше, добавляя в это иное, свое... причем, иной раз такое, что нам понять и принять бывает очень сложно. Но я даже рад этому...

- Люди – странники и гости Арды. Нас не станет вместе с миром, Артафиндэ, но я, бессмертный Майя, не скорблю о том. Равновесие, или, ежели так тебе понятнее – Гармония миров, она во всем, она и в том, что продолжением краткого пути людей по дорогам Арды является Неведомый Путь. Смерти, как таковой, нет. Есть лишь Убийство, но мы говорим не о нем...

- Смерти нет, – эхом, словно про себя, отозвался Финрод.

Смерти нет, Гортхаур, я знаю это... Знаю про Неведомый Путь Людей – Валар рассказывали нам о нем, пусть и немного. И ты, Айну, можешь это знать. Но откуда тебе ведомо то, что знает Смертная, аданэт, подарившая надежду – нам, ведомо то, что смерти – нет? Тебе, Майя, которому суждено, как и нам, умереть вместе с Ардой? И зачем ты говоришь это мне? Даровать врагу надежду, придать сил лишний раз... или это не вражда, или – изощренное убийство в твоем стиле...

Если бы я мог говорить с тобой не как с Врагом...

- ...Но их возможность Уйти – это та нить, которая вечно будет лежать между ними и основами мира. Есть те среди нас, кто считают, что место Людей – в Эндорэ, смертных переменчивых землях, а место Элдар – в Валиноре, земле Стихий. Земле без времени. Они слепы, ибо не понимают того, что люди – дети и творцы перемен, – оставшись без силы, способной их обуздать – в данном случае, это силой является ваша сила, ваша нелюбовь менять свой уклад жизни с каждым днем, – они изменят мир так, что мы, бессмертные, уже не сможем в нем жить. Наше время течет иначе, тебе ли этого не понимать, Финдарато. Наше время – оно иное нежели даже ваше, но ваше время понятнее нам, чем время людей. Им не дано увидеть мир, каким он станет сквозь столетия. Но им дано изменить его за свой краткий срок так, как никогда не стали бы менять его мы. И миру они нужны... они, способные видеть иные звезды.

И, развивая мысль, идя дальше по тропам своих размышлений и воспоминаний:

- Например, один из людей около века назад задумался о том, что вода нужна в каждом покое Твердыни. И пришел к выводу, что можно продолбить желобки в камне гор, в которые можно направить пути горных вод. Продолбить и провести их пути так, чтобы вода была в каждой комнате, – с долей странного осуждения в голосе.

- Люди ищут свои пути к благоустройству мира, чем же они тебе не нравятся, Гортхаур?

- Тем, что так когда-нибудь эти пути приведут в мир, в котором нам, бессмертным, не будет места. И временами я провижу этот мир.

- Ты видишь жизнь в черных цветах, – вполне серьезно заметил Финрод. – Не все так мрачно...

Не все так мрачно, Гортхаур. Быть может, вы не видите, не можете видеть того света, что замечаем мы. Не знаю, как зовется он... быть может, надежда, быть может, память, а может быть – вера. Но видно суждено было сойтись дорогам Эльдар и Людей – иначе как и чем можно объяснить то, что случилось? Как может произойти все то, о чем ты говоришь, если в сердцах людей спит не жажда разрушения – жажда жизни... И именно она тянет их к переменам. И ее нужно только разглядеть...

И счастлив тот, кто видит это...

Даже если за знание нужно платить... и какой бы ни была цена, я согласен на нее.

- Ты действительно ослеплен ими, Нолдо, – тихо проговорил Саурон. – Что тебе в них?

Что мне в них... как я могу это объяснить? Ты не поймешь, Гортхаур. Как я могу объяснить тебе, что такое любовь? Или радость... Ты не поймешь – не потому, что не захочешь, а просто не сможешь. Слишком мы разные... слишком...

- Я не могу объяснить это, Гортхаур, – вздохнул Финрод.

- Глупо, – резко сказал Саурон, вставая, отшвыривая стул. – Глупо! Скажи мне, на что вы надеялись, уходя? Ведь очевидно же, ясно – неисполнимо желание Тингола, невозможно это совершить, ни смертному, ни бессмертному. Допустим, вы надеялись не попасться в плен здесь... хорошо, пусть. Но потом?! – Саурон заговорил, раздельно выговаривая каждое слово, каждым звуком рождая образ-осанвэ; те, кто знали его хорошо, знали, что это – недобрый признак, признак гнева. – Ты, король, должен был думать не только за себя, но и за тех, кто идет с тобой! Как ты мог вести их на верную гибель? Вам что, примера Маэдроса было мало?

- Ваш хозяин со всеми пленниками обращается именно так? – съязвил Финрод.

- Нет, – Саурон посмотрел на своего пленника безмерно усталым темным взором, – не со всеми. Другим легче, но участь королей тяжелее участи простых пленных. А Властелин достаточно быстро забывает свои игрушки.

Это проще показать, чем рассказать... все равно, осколков того, что я уже знаю, хватит для понимания судьбы пленника. Впрочем, все еще возможно изменить, но путей слишком мало... увидим.

...После возвращения из Мандоса Мелькор сильно изменился: исчез, отошел в небытие свободный и гордый творец, умевший улыбаться, ушла сила, способная созидать одним движением воли. Ушло истинное Величие, так привлекавшее к Мелькору сердца. Ушло то, что называлось Мощь-и-Красота. Да, Вала Мелькор вернулся в силе своей, но его дух был словно отравлен чем-то. Вернулся не Вала Мелькор, не Творец Мелькор – Властелин Мелькор. Вернулся, возвел крепость... собрал войско и народы под руку свою.

Сначала Майя долго ломал себе голову над разгадкой того, что же случилось с Учителем (тогда еще он цеплялся за свои иллюзии)… Потом все выстроилось в логическую цепочку: поражение/смерть – не-прощение – бессилие – ненависть – необходимость фальши – Убийство...

Излом воли.

С одной стороны, ничего особенного в этом не было. По крайней мере, для него, Гортхауэра. Пламя – оно на то и пламя, перегорит-пережжет, потом на пепелище снова пробьются зеленые ростки.

Мелькор был другим.

И для Мелькора Убийство было – Убийством. И вся раскрутившаяся цепочка вела только к одному финалу – к Убийству. Искажению.

Искажение... – мелькнула тогда невеселая мысль. – Если и исказил что-либо... hasta – то лишь себя самого, пожалуй. Убивать – не его стезя. Была.

И когда он понял это, он решился взять на себя это бремя. Благо, он нашел свой способ прощать – виновник заплатит кровью, жизнью, и будет прощен. Смерть развоплощает все, кровь все смывает. Но было поздно, Майя понял это, когда, вернувшись из очередного своего разъезда по землям Белерианда, он увидел одного из князей Нолдор, прикованного за руку к одной из скал Тангородрим.

- Что это значит?! – спросил он тогда у Тэвильдо, сидевшего на подоконнике в облике эльфийского юноши. Развлекался, мерзавец.

- Что именно? – невинно поинтересовался младший из Сотворенных Мелькора, подняв на Гортхауэра светлый взор.

- Нолдо на Тангородрим.

- Нолдо был взят в плен и не пожелал быть почтительным и покорным. Владыка развлекся, Гортхауэр.

- Понятно... – И отошел.

Что с него взять, с шута Мелькора. Тэвильдо, зеркало. Ведь тогда, до Первой Войны, он тоже был иным. Мечтал о том, как станет творцом сказок тех, кто придет в мир. И ведь хорошие сказки сочинял. А когда Мелькор вернулся – таким, каким вернулся – Тэвильдо сразу же подстроился под дорогого Владыку, стал таким же, как Мелькор, не забывая своего места, места Младшего из Сотворенных. Как-то Гортхауэр услышал обрывок из разговора, где Тэвильдо благодарил Владыку за то, что он создал его, Тэвильдо, как свою игрушку, и все равно изволит видеть в нем душу, а Мелькор, кажется, получал истинное удовольствие в том, чтобы разубеждать Тэвильдо в этом мнении, говоря, что любое существо, в котором есть живая душа, нельзя сотворить, как игрушку, и нельзя в нем игрушку видеть. Убеждал себя в собственной "правильности". Стало очень горько, чтобы не сказать – отвратительно. Да, в те времена Мелькор еще не стал бы создавать себе "игрушки", он действительно создавал, воплощал – живое, могущее жить и давать жизнь другому. А что создал бы он теперь, если бы мог еще созидать? Вот и "создал" себе... с позволения сказать, живую игрушку. Подвесил за одну руку. "Развлекся".

Тогда Гортхауэр понял, что не будет разговаривать об этом с Владыкой. Ибо если Он уже развлекается подобным образом, то все разговоры бесполезны. Надо просто смириться. Наверное. И делать – то, что должен.

- Самое главное, что легенды о коварстве и жестокости Моргота вы рассказываете всему Средиземью – и Тьма бы с ним, – но все равно идете туда, в Ангамандо; зачем? За подвигом и геройской гибелью, не иначе.

Финрод не ответил...

Геройство... Тебе ли судить о нашем геройстве, Жестокий...

Тебе ли знать о том, как холодно от одной мысли о том, что тот, кого звал ты другом, испытал то, что нельзя испытывать никому из живых. Пусть даже разум кричит: невозможно, пусть все остальные опустили руки... но как поверить тому, что ничего сделать нельзя?

И как поверить в то, что Единый отвернулся от нас? Если б Фингон не исчез тогда так внезапно, Финрод ушел бы с ним.

Вымерзнув до дна, все они тогда не могли согреться ни вином, ни огнем костров... и тяжестью на сердце ложилась мысль о том, что все хорошее – в прошлом. И злость тоже была ледяной – на себя, на Врага, на судьбу...

И лед этот не таял...

Пока однажды утром он не услышал тихий голос Фингона. "Мы вернулись..." Мы. Вернулись.

Не Я и Они – как раньше. Мы. И мы – вернулись...

Что ты знаешь об этом, Гортхаур...

- Я знаю больше, чем ты можешь предположить, Финарато, – так же резко отозвался Саурон. – Я все-таки часть этого мира...

Финрод пожал плечами. Понимай как хочешь...

Что бы ни сказал я тебе сейчас – это ничего не изменит.

Ведь каждый останется верным своему знамени...

- Скажи мне, Нолдо, – Саурон пристально смотрел на него. – Любил ли ты когда-нибудь?

- Что тебе в том, Гортхаур, – безразлично отозвался Финрод.

- Это не относится к делу. – Саурон не отводил взгляда. – Можешь не отвечать, если не захочешь. Это просто мой вопрос. Вопрос Айну, которому всю свою вечность надлежит провести в окружении вас, Воплощенных. Вы – иные, чем мы... и мне интересно узнать.

Что тебе в том... Хорошо, я отвечу.

- Да...

- Да. Тогда ответь еще вот на что. Как оно – любить?

- Очень же к месту заговорил ты о любви, ученик Тьмы...

- Уж как пришлось... Отвечу еще раз, Финарато: ты сейчас для меня – просто собеседник. Мне давно не приходилось говорить о чем-то, не относящемся к нашей войне. Как-то не с кем. Врагом тебе я буду после, когда потери и надежды разделят нас, когда цвет знамен уже невозможно будет примирить. Пока что – я просто спрашиваю тебя.

- Не знаю, смогу ли подобрать правильно слова, – после недолгого молчания ответил Финрод, – но попробую. Это не объяснишь – это нужно чувствовать. Любить... дышать ради того, чтобы был, дышал тот, кого ты любишь. Знать, что ему хорошо, и тогда ты счастлив тоже. Уметь дарить себя – и уметь принимать ответный дар. Видеть не глазами, а... иным зрением. – Вновь помолчав, он признался: – Не могу... не могу описать. Это действительно невозможно понять, если не испытал сам.

- Что ж, – задумчиво и с легкой грустью произнес Саурон. – Наверное, вы действительно иные. Потому что мы, Айнур, живем ради того, чтобы жил этот мир. И дыхание любого из живущих – наше дыхание...

Ледяная волна злости вновь хлестнула в лицо.

Вот как...

И ты думаешь, что я смогу поверить этому?

Тысячи смертей живущих в этом мире – их ты тоже ощущаешь, как свою смерть, Майя? А когда огненная река затопила цветущую равнину, ты чувствовал это? И убивая одного за другим своих пленников, ты каждое дыхание останавливал, словно свое?

Устало, на выдохе:

- Я не верю тебе, Гортхаур...

- Не верь, – такая внезапная и такая логичная холодность, мгновенная закрытость. И выдох, кажется, последний всплеск. – Я знаю, о чем ты. Представь себе, когда все только начиналось, я совсем не этого хотел. Не хочу я этого и сейчас, но все, что должно было свершиться, свершилось. И война неизбежна. А я, кроме всего прочего, тоже в ответе за тех, кого мы взяли под руку свою, создав державу на Севере. И каждая новая война – это мой выбор между вашим дыханием и дыханием моих воинов, дыханием людей, живущих в наших землях. Чье дыхание должен предпочесть я, Майя Гортхауэр? Я, Повелитель Воинов Твердыни? Все просто, Артафиндэ, как ни жаль.

- Если ты такой мирный, Гортхаур, – издевательски, на грани ярости, – что же ты не восстанешь против своего господина? Не мы хотели этой войны – вы развязали ее.

- Я не восстану против своего Властелина. Никогда. – Чеканя слова, тихо, яростно. – Вы же сами не чтите клятвопреступников – или с Врагом все можно? Или вы считаете, что Гортхаур Жестокий и Ужасный тешит свое властолюбие у ступеней трона Моргота – и ничего больше? Нет, дорогие мои Элдар. Я давал свои клятвы и эти клятвы либо будут в силе, пока я есть на этой земле, либо будут уничтожены вместе со мною.

- Ты же видишь, понимаешь, чему ты верен, Гортхаур! Как ты можешь смириться с этим? Ты, Майя – не устал от смертей? Ведь ты мог бы хотя бы попытаться изменить это все – и насколько иным мог бы быть мир! – И чего это его внезапно понесло? Нельзя забывать, что разговариваешь с Врагом, Артафиндэ...

Но, кажется, эти слова пришлись очень к месту, кажется, эта случайная открытость одного помешала другому замкнуться в стальном коконе черных лат:

- Мир, Артафиндэ... и даже мир. Все совсем не так просто, у мира есть свои пути. И очень многое – предпето. Вспомни, что я говорил тебе о судьбе несколько дней назад.

Молчание. Слова, на которые нечего ответить. Незаконченная мысль, грань отрицания и понимания:

- Все свободны, Артафиндэ, если не говорить о несвободе от собственных иллюзий и надуманных принципов. Все, кроме некоторых. Многие из тех нитей судеб, что ныне плетутся в мире из прошлого в будущее, уже предплетены. Предпеты. В том, что вы называете Айнулиндалэ.

И светлый звездный взгляд, прямо в лицо Темному Майя – взгляд с надеждой на понимание. Взгляд, скользнувший по грани. Взгляд книжника.

- Пожалуй, я расскажу тебе невеселую легенду, Артафиндэ. Об Айнулиндалэ. – Медленно, подбирая слова и выражения. Что это, придумывает красивые обороты? Или просто подбирает слова, понятные Воплощенным? – О том, как многие Айнур поддержали сильнейшего и мудрейшего среди них, а один огненный Айну – особенно пылко. Его, воплощенное Величие. Мощь и Красоту, – Саурон невесело усмехнулся и снова заходил по комнате. – О том, как поддержал его... Тему Силы. Его Замысел. О том, как Сильнейший, Старший, очень легко и изящно вплел Тему этого Айну в те нити, которые плел. О том, как ему это удалось, ибо собственная воля Айну не восстала против. О том, как он оплел Айну этими нитями и как Айну далеко не сразу заметил это, и хвала Тьме. О том, как он сплел несколько нитей судьбы и как эти нити остались в его руках.

Молчание. Молчание на грани понимания. Снявши голову, по волосам не плачут, как любил пошучивать один из его воинов, полуэльф, знавший некоторые "причуды" Элдар.

- У этой легенды было и продолжение, как нетрудно догадаться. Как этот Айну снизошел в мир, в творении которого была и его доля, как он понял, какими нитями опутан, как он по юности своей пытался сначала эти нити разорвать... и как ничего хорошего из этого не вышло. Все пути вели в одну и ту же крепость. – Усмешка. Усмешка того, кто уже не молод и вспоминает эту юность с оттенком печальной иронии и легкого пренебрежения. – Как он пришел в эту крепость наконец. Как он получил имя от того, с кем пожелал остаться. Как он остался – собой. И разговаривает с тобой, в итоге.

- Вот как... – непроизвольно, вслух. Пожалуй, легенда действительно невеселая.

- И это далеко не единственная сплетенная нить. Когда в противостоянии схлестываются... темы Старших, грядущее становится до скорби ясным. Особенно если один из них сходит в мир – вершить в нем свою волю, а другой – нет. Клинок Судьбы – безотказный клинок, весы – судьбы, равновесия, назови как хочешь – безотказны и безошибочны. Валар наверняка готовы себя уже проклясть за Первую Войну и пленение Мелькора, ибо они породили дальнейшее развитие Темы. Создание Камней. Исход Нолдор. Приход их в Эндорэ. Войну. И все, что еще случится. Чем с большею силой ты противостоишь, тем больше сил и возможностей ты даешь противнику на ответный удар, Артафиндэ. Таков закон, который нельзя нарушить и который невозможно строго соблюдать, оставаясь при этом живым. Фэанаро не знал, что воплощает не только свой замысел, создавая Камни... И тех же Фэанариони я, Айну Гортхауэр, не обвиню. Они всего лишь делали то, что им должно было делать.

- Я понимаю. – Показалось, или в самом деле Финрод произнес это?

- Может быть... – Устало, отчужденно. – Я совсем не убийство Финвэ имел в виду, хоть это тоже нить судьбы. Смотри, я разматываю нить Противостояния – то, что породил поединок Тем. Мэлэ Койрэ сошел в мир, строить свою крепость, воплощать в нем свою Тему – эта крепость не могла не быть разрушена, Валар, оставшиеся на другой стороне, не могли стерпеть этого. Законы Противостояния Сил... все остальное почти ни при чем. Валар пришли с войной, победоносной войной, Валар сковали Творца цепями, лишив его свободы и возможности действовать. Это породило Искажение. Искажение духа. Следствием его было Убийство. Следствием Убийства и дальнейшего плетения нити было безумие другого творца, была клятва тех, кто ныне несвободен от уз рока. Их приход в Белерианд, предательство своих же, проклятье Нуруфантура. Все уравнено, Артафиндэ. Я сейчас говорю с тобою о том же "Добре и Зле", о Свете и Тьме. Только по-иному. И скорее всего, ты вряд ли понял меня. Ты не был свидетелем того, как нити сплетались. И ты не доверяешь "прислужнику Врага".

Внимательно, открыто – в лицо врагу. Врагу? Или собеседнику?

Насмешка судьбы. Зачем ты говоришь мне это все, Айну? Или ты действительно соскучился по собеседнику? Как бы хотелось мне поверить в твою искренность... потому что это означает, что и в тебе осталось еще что-то... Впрочем, не могло не остаться – ведь все мы дети Единого. Только иные остаются верны Ему до конца, а иные отрекаются – не зная, что Он в мудрости своей простит им это. Если даже не простят все остальные – Отец любит своих Детей.

Всех...

- Скажи, Гортхаур, – вопрос уже не к Врагу – к равному. – А орки? Они – тоже следствие предпетого?

- Орки... – усмехнулся Жестокий, играя с пламенем свечи, оно так причудливо изгибалось под его пальцами. – Вечный камень преткновения между Светом и Тьмой, дети Искажения...

- Дети? Не слишком ли? Если ты приравниваешь Искажение к Рождению...

- Дети, – серьезно, хоть и усмехаясь ответил Саурон. – Такие же создания Айнулиндалэ, как и Элдар или Эдайн. Правда, в Твердыню даже попала летопись, повествующая о том, как Мелькор искажал, уродовал Элдар, захваченных им предательски у Куэвиэнен...

- А это не так? – слегка удивленно откликнулся Финрод.

Саурон просто рассмеялся.

Странная загадка его смеха – всегда скорее ироничного, чем веселого. А иногда – просто невеселого, горького, как осеннее вино. Смех, который никогда не был солнечным. Скорее или огненный, обжигающий, опаляющий... либо просто неясный лунный луч, ответ на собственные мысли.

- Нет, конечно. Когда две воли Творцов, равных друг другу, схлестываются на точке наивысшего излома, творения этого излома, дети его... могут быть и более неприглядными, чем орки и другие "твари Моргота". Орки... порождения противостояния воли Мелькора Теме Элдар, заданной Эру. Так же, как и Элдар, в свои сроки пришедшие в мир.

- И такие непохожие на нас...

- И такие непохожие на вас. Столь же непохожие, сколь Тема Мелькора непохожа на Тему Эру. Сколь непохожи Силы, разделяющие нас, друг на друга.

- Должно быть, он счастлив видеть столь верных и преданных слуг, – вздохнул Финрод, не с насмешкой даже, но с грустью.

- Представь себе, ничуть, – Саурон помрачнел, и пламя под его пальцами взвилось измученным воплем. – Не знаю, как теперь, мы не говорили с ним об этом, – язвительно, – но во времена, которых ты еще не помнишь, когда он лишь увидел их, он отшатнулся в ужасе. Но Дети Искажения, если хочешь называть их так, пришли в мир. И имеют такое же право быть, как и другие Воплощенные, – непререкаемо. – И в них была часть и моей Песни – в той мере, в какой я поддержал Тему Мэлэ Койрэ. Посему, Властелин отшатнулся, но я – нет. И то, что вы видите сейчас – порождения сути излома, войны, ненависти, и моих рук дело. Я создавал из них воинов. Мне нужна была армия тех, кто сможет быть преградой на вашем пути. Я не смог создать в них защитников. Но я создал народ, в котором каждый мужчина – воин и ничто иное. Иначе и быть бы не могло... – вздохнул, или показалось? – Впрочем, я долго наблюдал за ними. И пришел к выводу, что они далеко не во всем отличаются от вас.

- И в чем же наша похожесть? – с интересом спросил Финрод. Глаза его разгорались азартным огнем.

- Например, я все-таки не понял, способны ли они любить. – Разговор снова таил в себе неожиданности. – Пожалуй, чтобы это понять, надо быть одним из них. Но они, как и вы, берут себе только одного спутника. Овдовевшая орчанка не пустит к себе на ложе другого. Орк, похоронивший жену, не прикоснется к другой.

- А те, кто насилуют женщин в разоренных деревнях, очевидно, не женаты? – не удержался от иронии Финрод

- Очень просто: такие очевидцы лгут. Накручивают ужасов. – Усмешка, жестокая и ироничная, уже такая привычная. – От брака Элдар с Эдайн способны родиться дети. Я даже знал нескольких полуэльфов. Почему же, если все так плохо, мир не видел ни одного полуорка? И даже не знает ни одной легенды о таковых? Дети от такого союза – не невозможны.

Молчание. Насмешливое, осторожное. Все, что было связано... было ли?.. может разрушиться. Порваться. От любого неосторожного слова.

Ты не фанатик, Финарато. Иначе уже либо сломался бы, либо расспрашивал бы меня обо всем возможном, стремясь только к одному – знать. Ты книжник и этим все сказано... тем лучше для тебя.

- Орчанки, кстати, очень неплохие целительницы. Они чувствуют плоть мира, твердь, силу камней и трав. И считают, что цель женщины – рождать. Рождать воинов – они не мыслят мира без войны, но тем не менее...

Случайность мыслей.

Бросить в мир, в душу этого Нолдо. Зачем... исход все равно один.

Ради момента, в котором возможен разговор, а не допрос.

Финрод поднялся, задумчиво и неторопливо прошелся по комнате, как любил ходить обычно, запоминая что-либо, или размышляя – порой вслух...

Самое обидное, что не расскажешь никому о том, что говорилось здесь. Жадный до знаний книжник, ты ведь даже записать это все не сможешь! Помнишь, сколько раз торопился ты перенести на бумагу услышанное, боясь не успеть, забыть что-то неуловимое, но важное – интонации, обрывки слов и выражений, взгляд исподлобья... Кому, как, когда сможешь ты рассказать то, о чем услышал здесь?

Владыке Судеб разве что...

Знаешь, я ведь даже благодарен тебе, Гортхаур. Эта беседа действительно стоит многого.

Если только ты вправду открылся мне по своей воле.

Ни чернил, ни бумаги...

А Жестокий словно читал его мысли, печали, надежды:

- Я надеюсь, – от насмешки к непреклонной холодности, – что наш разговор останется между нами. То, что ты знаешь – не для всех. И не для истории. Это знание – из тех, что рождают действие, а любое действие здесь обречено встретить ответный удар. Достаточно того, что уже плетется. Того, что будет и без вмешательства "мудрых". Ты, конечно, волен пересказать все, что слышал от меня, своим друзьям, Артафиндэ, но всем им предстоит еще встретиться со мною. И если я увижу печать этого знания хотя бы на одном челе – а этого от меня вы скрыть не сможете, – эта голова слетит с плеч, и смерть будет на тебе. Я предупреждаю. Это не уйдет в мир, Артафиндэ. Любой ценой. Посему я надеюсь на твое благоразумие, книжник.

Проклятье... что же мне делать с тобою, Финарато. Воистину. Ты знаешь уже слишком много. Я разговорился с тобою, враг мой, брат мой, как разговаривают с другом.

Я был неосторожен. И в этом моя вина. Но относительно положения дел это ничего не меняет. Будем надеяться, что ты серьезно отнесся к моему предупреждению, летописец.

Впрочем, на всякий случай, из Элдар его отряда никто не уйдет живым. Вы же готовы с друзьями делить и плащ, и хлеб, и мысли. Вы не умеете таиться. Даже если это знание способно разрушить. Душу ли, мир ли...

- Ты выбрал, Артафиндэ. И я более не стану тебя задерживать. – С внезапной злой иронией. – Может быть, мы еще встретимся. Но не в ближайшие дни. Ты сам не пожелал остаться моим гостем.

Невыносимо гулкий удар маленького бронзового колокола в его руке. Орки на пороге, стража всегда на месте. Бдят.

- Сковать и увести. За жизнь отвечаете головой. – Скоро эти слова станут привычными. Если можно привыкнуть к неволе, к положению привилегированного пленника.

Прощай, Артафиндэ. Я уже знаю это...

Прощай?.. Посмотрим.

ЭПИЛОГ

...Каким же холодным становится небо весенними ночами.

Кажется, мне стоило бы уже сейчас поднять поминальную чашу за Артафиндэ. Потому что он становится опасен. Милостью моей внезапной разговорчивости он знает слишком многое. Из половины того, что я ему наговорил, я бы сделал все нужные выводы. Впрочем, если он не разобрался со своим Смертным, ослепленный доверчивостью, может быть, он не поймет и тут ничего, ослепленный недоверием. Все к лучшему... Но я сомневаюсь, что он станет союзником мне в помыслах и чаяниях моих. Скорее, наоборот. Скорее, совсем наоборот.

Сердце мое из стали и огня, оно меряет время иначе, чем птичьи сердца Воплощенных. И я знаю, что этот светлый Элда умрет – не успею я отсчитать срок долгой моей ночи. Знаю – и могу, пожалуй, помешать этому. Но ему осталась ночь... а я знаю, что мне остались вечности, вечность вечностей, даже по моему счету. Век мой бесконечен. Век мой, полет моей души под холодным весенним небом. Огненная игра в листопад. Искры от костра, летящие мне в лицо – души ваши, элдар и эдайн, встающие против меня. Они даже не опалят меня. А я стою над вами, над миром – черным силуэтом, чьи крыла закрыли солнечный свет и синь небосвода... и вы боитесь меня. Моя же сила в том, что мне некого бояться.

Вы проклинаете меня, проклинаете себя за забывчивость, доверчивость, страх и прочее, прочее... и это ваша слабость. Слова – это оковы, это цепи, которые вы влачите за собой. А все растает в ночном небе дымом минувших пожарищ, если пожелать. Но я не буду вас этому учить.

Холодное весеннее небо... и я вижу в нем свое отражение. Время истекло... время – и стекло, сквозь которое я смотрю на мир, намеренно отдаляясь от бесконечного движения, которым беспрерывно полнится Арда. Кажется, я устал. Хотя, нет... не посмею. Если сейчас я позволю себе поверить в это, что ж я буду делать через тысячи лет?

И я вижу в весеннем небе сплетенные нити. Сплетенные и расплетенные. Нити, которые я могу оборвать одним прикосновением руки. Оборвать, сжечь, уничтожить... представить себе, что будет, если я сделаю это. Провидеть, видеть, как сложившийся уже узор тает, умирает, корчится, меняя контуры силуэтов. И все изменилось. И пути отныне иные, я смотрю сквозь мглу, я провижу, куда они ведут, чьи руки соединяют, чьи разлучают.

Неизменно одно лишь: я везде, при любых вариантах, любых изменениях – иду, куда шел. Да, то, что предпето мною, когда я поддержал Мэлэ Койрэ, меня уже не отпустит. Никак и никогда. В особенности, если я сам желаю изменить... Я – везде и всегда – во главе войск, на черном троне. И нигде – один во тьме и покое. Наедине лишь с пламенем и звездами. И никого больше, никого из тех, кто ждет от меня – знаний, приказов, хоть бы просто взгляда... эта нить сплетена давно, и нет мне от нее свободы. Тот, кто был сильнее меня, сплел для меня эту нить, видимо, предчувствуя грядущее в момент творения. Предчувствуя, придавая теням облик и плоть... сковал меня. И мне остается быть верным ему и нити этой, потому что пока мир прочен, в нем есть мой голос, след руки моей. И я не могу... я не могу. Не надо красивых слов об ученичестве, Властелин мой. Я – твой слуга, пусть и первый среди слуг твоих, но все же слуга, я – твой узник, пусть и наиболее свободный из твоих узников, но все же узник... мои руки связаны тем, что предпето. Как им же связаны руки Феанариони и тех, кто придет за ними. Тех, кто пожелает стать противодействием. Посему Валар мудры, отказываясь второй раз вступать в битву с тобою, Властелин. Проводив Нолдор сюда, они поняли всю глубину своей ошибки.

Посему я останусь тебе верен. Верен своим оковам. И своим намерениям. Посему я не нарушу ни одной нити из тех, что ныне незримо сплетаются в мире. Потому что ныне я вижу звездную нить Освобождения. Наши враги, Властелин мой, поймут это слово иначе, чем я, но мы с тобой понимаем его, Властелин мой. И ты поймешь, почему я поступил так, а не иначе. Я говорил тебе тысячи раз, что... и ты смеялся мне в лицо. Теперь ты не можешь ожидать того, что я отступлюсь от своих путей и замыслов. Тем более, пока я не слышу твоих приказов. Я несвободен от судьбы своей, предпетой тобою, но я свободен от той воли твоей, которая суть больше, чем приказ Властелина – Слуге.

И Смерть обступает меня... я даже знаю, что эта нить сплетена из нескольких судеб, падающих в небо, но мне сейчас безразлично это, ибо это то, что должно быть искупленьем... выкупом.

Может быть, я даже позволю последней искре упасть в эту же темноту. А может быть и нет... это уже не то, что изменит что-то.

До чего же холодным кажется весеннее небо...

...и гаснет последняя свеча во мраке.

Гаснет...

Гаснет?!

Я же не вынес еще своего приговора...

Перестук каблуков по ступеням, черным вихрем сорваться, едва касаясь стен – вниз, вниз, вглубь подземелий, по коридорам, не обращая внимания на то, с каким ужасом орки поспешно расступаются, освобождая путь Владыке. Найти нужную дверь, безошибочно почувствовав, толкнуть ее и войти, несмотря на то, что она была заперта. Да... изуродованные мучительной смертью два тела, неважно, неважно... волк с перегрызенной глоткой, окровавленный нож рядом... волк еще жив, но тьма бы с ним, не жилец... да и не в нем дело. А в том, другом, что ныне уже мертв. Неостывшее еще тело, в которое можно вернуть душу, если пожелать, покоящаяся на коленях почти беспамятного Смертного голова, окровавленное лицо, мокрые от крови одежды... Свершилось. Поздно. И теперь не отвратить всего остального, хвала судьбе.

Остановиться, стиснув рукою лоб, прислониться к холодной стене, попрощаться – взглядом. Ты уходишь туда, где невозможно действовать, где любой бессилен изменить что-то, происходящее здесь. А мы идем дальше. И все остальное будет потом... но оно будет, и оно будет сотворено нашими руками.

Прощай, Артафиндэ... Враг мой, брат мой – прощай. Я знал это.

Саурон не видел, скорее, почувствовал, как рвется тонкая серебряная цепочка на шее Финрода. И это тоже не имело значения. Уже...

А Смертный – тоже почувствовал. И вскинул голову, вдохнул судорожно глоток воздуха, мутным взглядом посмотрел прямо в глаза Черному Майя – чтобы сразу же поперхнуться кровью и отвести взор:

- Что тебе надо здесь, Враг?!.

- Ничего. – Развернуться, только плащ взметнется опаленным крылом. Свершилось... можно идти. И дверь темницы сама собою закроется на засов за его спиной.

Да, теперь действительно все свершилось уже. Нить доплетена... и следующая вступает в свои права. Ничего ему здесь уже не надо.

Мир живет по законам своим. И он, его Страж, ничем не нарушит логики этого закона...

И замок, казалось, отзывался ему плачем по погибшему бывшему господину, когда Саурон поднимался по лестнице – медленно, никуда уже не торопясь. Что же. События отпущены на волю... и теперь останется только смотреть, как все происходит подобно тому, как разматывается цепь, как расплетаются тугие косы девы. Узор тает, меняется, умирает, корчится, рождая новый, но все равно, есть та предпетая нить, которую не порвет ничто. Его собственная судьба.

Черный Майя медленно поднимался по витой лестнице в собственные покои. Касаясь ладонями стен. Поющих стен.

Эту песнь слышал только он во всем Тол-ин-Гаурхот. И хвала Тьме. Это не то, что он хотел делить с кем бы то ни было.

оттуда же

Нас встречали. Банальное начало, знаю, но, что я могу еще сказать, оставив часть своей души там, где прошла вся моя жизнь? Делегация,- вот Эру, ну как мне еще назвать встречавших нас фалафрим, тэлери и нолдор, во главе с Кирданом?- Ждала около главных ворот, почтительно молчав. Точнее не совсем: кто-то перешептывался, но стоило мне с мальчишками остановить лошадей и спешиться, как шепоти мгновенно стихли. Судя по вихрю, окруавших меня, эмоций, Нимрос отчаянно трусил. Не привык быть в центре внимания,-подумала я, перехватив испуганный взгляд сына Лауральдо. Обернулась к Дирхавэлу и чуть было не остолбенела, встретив почти такой же прямой, открытый, немного сосредоточненный взгляд, как и у Эдрахила, его отца. Только теперь, к безмятежной раньше зелени, примешалась горькая обреченность. Мне было искренне жаль этих мальчишек- их лишили детства. Я их прерасно понимала: мой отец тоже погиб, когда я была едва ли старше их сейчас. Я пыталась держаться, чтобы хоть как-то приободрить их, но мы втроем чувствовали, что там, по ту сторону Талат-Дирнен, за рекой, что-то происходит. Что-то страшное, потому что в сердце мне с каждым мгновением впивались тысячи иголочек, будто бы моя душа превратилась в свернувшегося в кольцо ежа и шариком каталась по сознанию, несчадно царапая и требуя выпустить ее на волю. Я молча протянула Кирдану свиток, с официальной просьбой о помощи, но понимала, что уже слишком поздно.
-Дирхавэл!- на звонкий молодой голос обернулись все- Эй, крестник!
И тут случилось такое, чего я не ожидала совершенно: Дирхавэл подбежал к сыну Фингона и расплакался так, словно бы во второй раз потерял отца, или Короля, которого- говоря по секрету- почитал чуть ли не больше Эру и почти боготворил. С трудом успокоив мальчишку, мы с Эрэйнионом понимающе переглянулись. Честно говоря, меня и саму тянуло сделать так же. Что-то неуловимо похожее проскользнуло во внешности Кирдана, толи он так повернулся, толи луч закатного солнца осветил эльфа, но на миг мне показалось, что снова вижу Ольвэ. Я дернулась было, но эльф отвернулся и иллюзия исчезла. Площадь у меня перед глазами пошла кругом, лица смазались, звуки исчезли, небо и земля несколько раз поменялись местами, ракушник набережной внезапно прыгнул мне в лицо и на меня навалилась непроглядная ночь. Я помнила только, как Нимрос, так же побледнев и не реагируя ни на что, упал на колени и закричал " Мама, мама!!! Оставьте ее не мучьте!!". Несколько женщин закрыли лица руками, а через сутки прискакал гонец с мрачным известием: Нарготронд пал...Жители погибли. Всего пятеро выживших и трое из них: я, Дирхавэл и Нимрос, почувствовавший смерть своей матери именно в тот момент, когда я почувствовала, как орочий клинок пронзил сердце Артаресто.
Следующие несколько дней я провела в беспамятстве, бредила, кого-то звала...Кирдан говорил, что различал имена, но ни более того. Когда я открыла глаза, я находилась в отведенной мне комнате, на широкой кровати. укрытая теплым одеялом и с кусочком шелка, смоченного в целебном отваре, на руке. Я приподняла ткань и удивилась: на руке у меня, от ладони за запястья, тянулся длинный, тонкий порез, явно сделанный мечем или кинжалом. Я кое-как встала, тело ныло, ноги не слушались. Меня знобило. Я подошла к окну и полной грудью морской воздух, пахнущий солью и йодом...На улице стояла непроглядная ночь, но на воде плескалась изумительной красоты лунная дорожка, переодически пересекаясь с огоньком маяка. Не помню, сколько я стояла так, простите мне мою лирику, но я вообще очень плохо помню тот день. В памяти меня ярко отпечаталось одно-единственное событие, которое черным чернильным пятном перечеркнуло мою жизнь на какое-то "до" и непонятное, проведенное в постоянных метаниях и поисках "после".
Раздавшиеся на набережной крики и звон мечей явственно напомнили мне огни Альквалондэ. Меня охватил такой же липкий страх, который ужом скользнул мне за шиворот и мокрым пером спустился вдоль позвоночника. Именно так я почувствовала себя в ту ночь...Самую страшную ночь в моей жизни.
Дверь распахнулась от удара ноги и Эрэйноин, не давая мне опомниться, схватил меня за руку и потащил вниз по винтовой лестнице.
-Что происходит?!- преодолевая колотье в боку, спросила я
-Не спрашивай...
Сумашедший бег превратился в лихорадохное вращение: коридор, комнаты, лестница...Коридор, комнаты, лестница...
Я не удержалась, нога поехала по ступенькам, я поскользнулась и чудом сумела не скатиться кубарем вниз, уцепившись за перила. В плече щелкнуло, перед глазами расцвела ярко-алая хризантема. Я ругнулась, но сумела все в таком же темпе побежать дальше. Эрэйнион обернулся
-Быстрее, княгиня! Умоляю, быстрее...
Я вдохнула воздух, сквозь стиснутые зубы и смогла только кивнуть. Мы выбежали на площадь и первое, что я смола сделать- поверьте, я даже не помню, когда я сообразила это,- выхватить клинок и наотмашь полосонуть по первой же несимпатичной мне морде. Орк взвыл, схватился лапами за рассеченную морду, согнулася пополам. Я коротко взмахнула-свистнула клинком, описав полукруг и орк больше не поднялся. Согласитесь, сложно ходить без лап и головы? Получив чувствительный удар по спине я развернулась и ничтоже сумнящееся прямым колющим ударом в подреберье отправила к праотцам очередную тварь. Произошло то, чего я больше всего, на тот момент боялась: меня и Эрэйниона растащило в разные стороны и между нами оказалось довольно много орков и одетых во все черное людей. Это для меня словно стало последним ударом: да я могла безжалостно, поверьте, я действительно не колебалась ни мгновения, могла располосовать орка, но люди! Эдайн! Младшие дети Эру! Нет, это было выше моих сил. Внезапно я почувствовала холод между четвертым и пятым ребром и медленно, словно во сне, увидела, как стоящий рядом человек выдернул свой меч и по нему тоненькой струйкой зазмеилась кровь. Боли не было, безмерное удивление по поводу пустоты там, где секунду назад билось сердце. Я не видела, как в следующий миг человек побледнел, увидев, что смертельно ранил женщину, и бросился куда-то к морю. Я упала на камни набережной, отдаленно услышав крик Кирдана: "Эльорэ!!!" Пока могла я смотрела на небо, машинально узнавая знакомые созвездия и даже не чувствовала, как померк у меня в глазах свет.
...Дорога...Темная, длинная, неизвестная. Но странно- манящая за собой и уводящая вдаль. Куда-то, где нет ни боли, ни смерти, где тишь и беспомощные фэа ждут решения могучего Владыки Судеб. Сначала ты бежишь, потом идешь, еле переставляя ноги, а потом падаешь и кричишь от бессильного отчаяния. Но этот крик никто не услышит. Потому, что душа, там, за гранью, уже не может ни плакать, ни кричать. Передо мной, словно из ниоткуда соткалась фигура Намо.
-Ты?
-Отпусти...- прошелестела я, не понимая, что это не голос, а мысль.
-Нет. Не могу. - значит я слышу его мысли? Нет, нет, это дурной сон...Наваждение, иллюзия...
Внезапно рядом со мной появилась красивая, светловолосая женщина, покровительтвенно положив мне руку на плечо. Я так долго не видела ее, что не сразу и узнала. А когда узнала, подняла голову и пристально, моляще, посмотрела ей в глаза. Наставница! Помоги!
-Прошу тебя, Намо.- мягкий голос Эстэ, перекрыл все остальные- Отпусти ее.
-Ты просишь?- казалось в голосе Владыки Судеб скользнуло искреннее удивление.
-Да.
-Что ж...Хорошо.
Мир, вокруг меня завертелся воронкой водоворота и я с трудом открыла глаза на набережной Эглареста.
Мягкое ассветное солнце щекотало мне щеку, а потом ощутила, что рядом кто-то есть. С трудом- мешала рана, я повернула гоову и увидела Кирдана, который смотрел на меня и, казалось, с трудом не плакал.
-Что..?- выдавила я
-Теперь и Эгларест...- только и сказал эльф. Я почувствовала качку и поняла, что нахожусь не на набережной, как мне показалось вначале, а на корабле. Вдали показались причалы Бритомбара и я наокнец осознала, что жива.

:bye: Инголдо, родной...ну..Я не знаю! И вообще какого барлога ты свалил на две недели?! Нет, я не в притензии, но все же..Короче давайте там поживее)))   :yes: